Как странно — был период времени, когда я много общалась с Натальей Леонидовной. Бывало, что и пару раз в неделю бывала у нее в Чистом переулке. И вот, пытаясь собрать в памяти наши встречи, чтобы хоть что-то записать, я понимаю, что ничего не помню. Вот практически ничего такого конкретного, что можно написать, что было бы интересно и ценно другим. А то, что помню — отрывочно и часто касается третьих лиц и потому написать об этом я не могу.
Как хорошо, что у Натальи Леонидовны было МНОГО друзей и близких, как хорошо, что то, что она рассказывала мне — она рассказывала другим, по-видимому более благодарным слушателям: и о своей няне, и о Честертоне, и о Литве, и о малодушии, о переводах, о страхе «властных женщин» и, конечно, о всех «радостях» Советской власти (которую она ненавидела всем существом и очень последовательно).
Хорошо, что об этом пишут. (например вот тут я узнаю ее интонации, особенно про «идиотку»). И все же — запишу для себя.
Я помню, что хотя мы встречались ради «поработать» — 99% наших встреч была просто прекрасной болтовней под маленькие бутылочки айриш крима. Общалась она без снисхождения, совершенно на равных и всякие условности не любила. Часто говорила «мы с Вами» — к примеру «Ну мы с вами девочки из хорошей семьи» — чуть смущая меня этим сближением, однако не слишком, ибо делалось это искренне и легко. Болтать с ней тоже было приятно и весело — у нас было много общих знакомых, мы росли на одних и тех же детских книжках (не считая тех, которые еще не были написаны в ее детстве). Как-то я принесла коробочку красивых конфет «Комильфо»а и Наталья Леонидовна обрадовалась: совсем будто бы из «Маленькой Принцессы» или «Лорда Фаунтлероя». Она любила все теплое и уютное — кошек, шали, маленькие фарфоровые фигурки, кресла и пледы — при этом в ней не было ни тени слащавости или излишней сентиментальности.
Иногда говорили и о серьезном — она жаловалась на то, что уже обещала издать книжку, а теперь мучается, что это гордыня и, что няня бы это не одобрила бы. (Сошлись на том, что звонить в редакцию и все отменять — еще более неприятная и громогласная гордыня — все будут говорить «НТ такая скромная — отказалась от книжки».). В другой раз обсуждали мой текст про посещение Освенцима, который кто-то ей дал.
Смеялись (и огорчались) над чудовищными переводческими ляпами (об этом она много писала), решали у кого больше седых волос (у меня!(-: ), обсуждали разных людей (честно говоря далеко не всегда в «ангельских» терминах): например, о «безумных тетеньках, которые меня преследуют со своими стихами», училась посылать и получать смски (первое не особенно освоила, второе тогда получалось). Человеком она была исключительно РАДОСТНЫМ и БЛАГОДАРНЫМ. Любые мелочи она помнила и умела их ценить. Несмотря на болезни последних лет.
Один раз я позвала ее в КофеХауз после литургии. Мы долго сидели и пили какие-то коктейли. Потом она частенько вспоминала «А как мы с Вами тогда хорошо сидели в кофейне!»
Как-то (в 2004?) я с Наташей И. взялась верстать ее первую книжку. Мне показалось, что Наталью Леонидовну было бы хорошо проиллюстрировать заставками в стиле naive art. Мы попробывали и, хотя, НТ продолжала ворчать, что вообще не хочет эту книгу издавать, картинками и оформлением явно была довольна.
Дальше, к сожалению, была грустная и неприятная для меня история и издательством и книжка в результате вышла совершенно другая, с какими-то свечками на обложке в стиле брошюрок «За советом к батюшке», а верстка наша где-то, наверное, лежит. После этого я, почему-то долго считала, что НТ на меня несколько обижена, что оказалось отнюдь не так.
Последний раз мы виделись этой осенью на ее новой съемной квартире. Ее комната была такая же уютная, как и на Кропоткинской. Я пришла к ней с восьмимесячной Плюшкой, которой Наталья Леонидовна очень обрадовалась и называла Младенцем Мариам. Младенец спал в кресле, а она рассказывала о своей болезни, показывала книжку, которую «мы издали дома», говорила, что перевод таки надо сделать, что она считает это очень даже нужным, опять болтали о том о сем. Довольно скоро стало заметно, что она устала и мы распрощались. Больше лично мы не виделись, только говорили по телефону пару раз.
Судя по всему тому, что она перевела — работоспособности она была невероятной. Тем удивительней было это сочетание организованности и требовательности к себе с легким и расслабленным стилем общения с друзьями и знакомыми.
Ради денег ей приходилось переводить какой-то протестантский учебник «Закона Божьего» — плосковатый и неинтересный. Именно на это уходило ее время. На это и на исправление чужих переводов. (кстати, как она сказала, не все книжки «под редакцией Н. Трауберг» — действительно были в ее редакции. Находились те, кто просто пользовались ее именем, а она вообще не была способна бороться). Поэтому, хотя ее мнение по поводу работы мне были чрезвычайно важны, а похвалы чрезвычайно приятны, я не чувствовала себя в праве настаивать на работе, ради которой мы встречались. А сил у нее было мало. Она то и дело спохватывалась «Ужас! мы же с вами трепемся и ничего не делаем! Что-то я Вас заболтала».
И хотя мне грустно оттого, что работа не склеилась, я очень-очень рада, что мне довелось близко общаться с НТ — веселой, умной, красивой, талантливой, доброй и острой на язычок, смешной, легкой и глубокой, одновременно.
В том, что она теперь в Лучшем Мире — я не сомневаюсь (надгробные слова о. Владимира в прошлую субботу мне созвучны) — ведь все то, что она так любила в этом мире, было Оттуда. Там ей хорошо, ибо многое уже знакомо.
Что же касается меня — мне будет ее очень не хватать, но в который раз я думаю: почему мне так везет в жизни, особенно с друзьями и с людьми, которых довелось застать на этой земле. Расхожая фраза про роскошь человеческого общения — банальна, но точна. Общение с Наталией Леонидовной — Настоящий Подарок, который никто у меня не отнимет.