Если бы мир был устроен так, как считают материалисты, то вряд ли к нам, в Россию, попали бы и распространились в самиздате именно те два английских писателя, которых считают лучшими апологетами XX века — Честертон и Льюис. Конечно, речь идет о странах, где говорят и читают по-английски, и все же Честертон сыграл большую роль и для других людей. Не английские, но аргентинские католики предложили в 90-х годах причислить его к лику блаженных, и в Ватикане речь об этом идет. Не англичане, но мы находили у него ответы на вопросы, мучившие нас среди всеобщего безверья.
Честертон, которого папа Пий ХП назвал «защитником веры», как когда-то одного из королей, писал не только религиозные трактаты. Многие знали его и у нас по переводам 20-х годов, искренне думая, что он — занятный эксцентрик, а его патер Браун интересен тем, что сыщик — священник. На самом деле у Честертона все — проповедь; но его российские поклонники об этом не догадывались.
Примерно к середине 50-х годов, открыв трактаты и эссе Честертона, несколько молодых людей, близких к обращению, очень полюбили его. Едва ли не первым из них был замечательный англист Владимир Сергеевич Муравьев, а вскорости — и его младший брат, реставратор и иконописец Леонид Сергеевич. Сама я верила в Бога с детства, так воспитала меня бабушка по материнской линии; читала я Честертона и раньше, с университетской поры (конкретней — с 1946 г.), но трактаты и эссе открыла только в 50-е годы. С конца 1960 г. я стала переводить их и дарить. Первыми были «Кусочек мела», «Радостный ангел», «Корни мира» и «Розовый куст». К Пасхе 1963 года я кончила книгу о св. Франциске, к Пасхе 1964 — «Вечного человека». Когда я подарила их отцу Всеволоду Шпиллеру, который в то время был моим духовным отцом, он несколько растерялся (очень уж непривычен автор), но сказал, что нам, в частности — мне, очень полезен Аристотель (произносил он «Аристот-Эль»), слишком уж много в нас Платона.
Тогда у меня установилась норма — 25 эссе или один трактат в год. «Ортодоксию», однако, я переводила главами и целиком не сделала. После перелома 1988 года, когда Вячеслав Иванович Кураев, отец нынешнего отца Андрея, попросил составить сборник честертоновских работ для издательства «Республика», недостающие главы перевела Любовь Сумм.
Сказав все это, я рада перейти от рассказов «о себе» к общей истории. Судьба самиздата всегда неясна, но мне кажется, что Честертона приняли намного хуже, чем К. С. Льюиса. Этого второго апологета мы стали переводить с 1972 года, как только узнали, и сделали за 16 лет очень много. Судя по рассказам, повлиял он на самых разных людей, но влияние это не всегда было благотворным. Должно быть, воздействует он прежде всего не на «сердца и утробы», а на разум. Во всяком случае, сейчас (как и всегда) можно встретить множество церковных людей, спокойно служащих двум господам, и почти наверное окажется, что Льюиса они предпочитают Честертону. Как-то в беседе по Би Би Си отец Сергий Гаккель назвал Честертона юродивым, и я с ним согласилась. Мудрость его так хорошо сочетается с искренней детскостью, что поневоле вспомнишь слова апостола «не будьте дети умом». Однако и платит он за свое юродство полной мерой — мало-мальски важные люди смотрят на него с удивлением.
Что ж, это хорошо. Честертону обеспечена та безвестность, без которой нет христианской жизни. Его и не забывают, и не возводят на пьедестал. Как в «Парадоксах христианства», он сумел сочетать то, что несочетаемо для мира — кротость и твердость, легкость и весомость, славу и бесславие. Англичане, издающие его, считают, что сейчас он востребован больше, чем раньше. Очень может быть; у нас, например, его все время издают. Однако кумиром, слава Богу, он никогда не станет. Кумиром — не будет; кем же он может быть? Несомненно, апологетом — может быть, самым ярким за весь XX век. Почти все люди, занимавшиеся им, да и не только они, рассказывали о том, что именно он привел их к Богу. С теми, кто верил и раньше, он сделал что то такое, что невозможно описать. Так было с Дороти Сэйерс, его верной последовательницей; так было со многими и здесь — в частности, со мной. Но роль Честертона не заканчивается, как бывает со многими апологетами, на церковном пороге. Для тех, кто его переступил — и даже давно — он тоже очень важен. Один из немногих, он неуклонно сохраняет самый дух и атмосферу Царствия, которые не подменить никакими рассуждениями, даже самыми мудрыми. Это и неудивительно: кто-кто, а уж он-то был ребенком, и не в выдуманном, а в чисто евангельском смысле.