Стоит ли читать Честертона

Пятьдесят пять лет я читала Честертона почти непрерывно и думала, что без него сошла бы с ума. Мне говорили, что скорее симптом сумасшествия — такая потребность в нем, но я не сдавалась. Конечно, я замечала, что иногда он пишет очень плохо, а иногда (что важнее) бывает пристрастным, скажем — восхищается всем, что только есть в католических странах или в «common people»; но не за этим обращаются к нему те, кто его любит. Много раз они (мы) пытались объяснить, что же в нем хорошего, и снова объяснять я не буду. Однако недавно мне показалось, что нормальный человек его читать не станет.

У слова «нормальный» несколько значений, и одно из них — практичный, бойкий, вписанный в этот мир, другое — скептический, горький, лишившийся иллюзий. Тогда нетрудно сказать, что Честертон писал не для них, точнее — для них, но чтобы изменить их, разбудить. Мир, где царствует и решает Бог, видят только те, кто посмел стать беззащитным и благодарным, как ребенок. У Честертона мир именно такой, и он надеется, что, попав туда через его книги, не знающий радости читатель «умалится, как дитя». Те, с кем это случилось, преданно любят его. Но много ли таких людей?

Сейчас, показалось мне, любить его особенно трудно. Словесность стала очень странной. Есть Сцилла— невыносимые, ничем не окупленные прописи. Есть Харибда — полная похабщина, очень скучная независимо от того, высоколобая она или низкопробная. Может быть, книги свое отжили, как считал Маклюэн? (Кстати сказать, случайная встреча с Честертоном поразила его и спасла от отчаяния). Честертон сам писал в «Диккенсе», что «выдумки в прозе» могут оказаться временными, жили без них люди — и опять проживут. Однако книги еще существуют, и где-то вне Сциллы и Харибды, наверное — ближе к Сцилле, мотается устаревший и несообразный писатель.

А все-таки я в это не верю. Неужели случайно какие-то, пусть немногие люди, спасались именно им? Некоторые из них бережно издают убыточное собрание его сочинений, конца которому не видно, и научный журнал, и журнал восторженный («Gilbert!»). Для них, как, собственно, и для меня, мир его — райский, а не картонный, и сам он — мудрец и пророк, а не наивный, назойливый моралист, о котором смешно и говорить после Джойса, блумсберийцев и тех, кто продолжил их традицию.

И вот что странно — здесь, у нас, его непрерывно издают, как только стало можно выйти за пределы небольшого набора «Фишеров», «Браунов» и «Пондов». Появились два пятитомника, два трехтомника (включая этот), несколько толстых однотомников, множество тонких книжек. Значит, кто-то в нем нуждается? Детективов хватает и без него, да и выходят далеко не только детективы. Неужели он действительно будит людей чаше, чем кажется? Подсчитать это невозможно, но есть еще один довод: утомившись и от Сциллы, и от Харибды, читатели кинулись во всем мире на немудреные детские книжки про Гарри Поттера. Наверное, Честертон прав, «человек — это человек». Из нас нельзя сделать ни искусственных ангелов, ни отсталых подростков, которым интересны только полубезумные непристойности. Люди нормальней этого (уже в третьем смысле слова). Им все равно не обойтись без справедливости, милости, простоты и той красоты, которую «в белом свете чуда» видит хороший ребенок. Тогда Честертона не только стоит, но и очень нужно читать.

Недавно в одном солидном журнале была анкета — разных людей (тоже солидных, но никак не глупых) спрашивали, кого они считают лучшим писателем века, а кого, по их мнению, в свое время перехвалили. Конечно, лучшими почти у всех оказались Кафка, Пруст, Джойс, Борхес, ложными кумирами — Томас Манн, Хемингуэй, даже Драйзер, но здесь и сейчас нам важно, что ни один человек, ни в какой связи, не назвал Честертона1.

Может, его и нельзя называть? Другая эпоха, какие-то нелепые люди… В конце концов, об Уэллсе и Шоу тоже никто не вспомнил, но тут есть разница. Английский журналист и мыслитель Малькольм Маггридж писал, что предсказания тогдашних прогрессистов давно провалились, и это как бы не считается, а то, что говорил Честертон, чем дальше, тем вернее, но не считается и это. Казалось бы, прогрессистов теперь мало, куда ни посмотри — консерваторы, если не фундаменталисты, но Честертона признали «своим», и то ненадолго, только самые простодушные из них.

Видимо, разгадка — именно в этом слове. Честертон — не взрослый, тем самым — чужой. Евангельские слова о детях толкуют на все лады, особенно — с тех пор, когда снова решили, что человек и так, без Бога, вполне мил или (что на практике — то же самое) безнадежно ужасен. Восхищаются разными, чаще — мнимыми свойствами детей, которые к тому тексту не имеют никакого отношения; но вряд ли хотели бы вернуться к детской беспомощности, доверчивости и простоте. Именно этих качеств мир, в отличие от Евангелия, старается избежать, хотя охотно их имитирует, когда они входят в моду.

У Честертона они настоящие, и на этом ему конец. Всерьез его принять нельзя. Если человек живет в «этом мире», а «религия» для него — особый слой, вроде пены, беззастенчивый обитатель того царства, где правит Бог, по меньшей мере неудобен. Смотрите, как прижились еще в самиздате проповедники, обращающиеся к разуму, скажем, — Клайв Стейплз Льюис, а этот толстый младенец, обращающийся к сердцам и утробам, скорее все-таки раздражает.

Вроде бы он «блестящий полемист», «поборник разума» но людей не проведешь. Доводы его убедят только тех, кто и сам махнул рукой на взрослую мудрость. Действует он, если действует, как свет или запах, перенося в какое-то другое пространство, где «все наоборот». Тут легко подумать, что это — очередная попытка вывести за пределы добра, но любое из недавних поколений, игравших в эту игру, быстро начинает скучать — он строг к себе и ангельски чист. Словом, если бы все такие слова не были обессмыслены религиозным новоязом, можно было бы сказать, что Честертон — христианин, и этим ограничиться.

Как и все христиане, он «не больше Господина своего»: его и слушают, и презирают. Теперь издается безразмерное и очень убыточное собрание его сочинений со скрупулезнейшими комментариями и блистательными статьями. Работают над ним несколько человек в Англии и Америке; и для каждого из них Честертон — что-то вроде личного ангела. Легкая приязнь к смешному детективщику, вероятно, ушла в прошлое и в любом случае держится ненадолго. Остаются те, кому он перевернул душу, помог выжить — и те, кто пожимает плечами. Для кого мы издаем этот пятитомник, гадать не стоит. Главное, чтобы слова блаженного Гилберта не скользили по сознанию, как давно и успешно скользят слова многих проповедников.

Если этого не случится, мы узнаем от него много хороших вещей, которые, слава Богу, не он выдумал. Окажется, что совсем не нужно мрачное противостояние верящих во что-то фанатиков и терпимых скептиков. Честертон милостив, склонен к игре, и совершенно вверен истине. Узнаем мы и то, что благодарная радость может сочетаться с реалистичнейшим представлением о глубинах зла. Замечу, что Честертон, в отличие от многих нынешних кумиров, только указывает на зло, но в него не погружает, а уж он знал его не хуже их, и сошел бы с ума, если бы не внезапное чудо, показавшее ему мир «на ниточке милости Божьей».

Бессмысленными станут и гаданья, кто же лучше, «высоколобый» или «простой» Для него есть возвысившие себя — и унизившие, больше ничего, как в Евангелии. Смешно описывать это здесь, статьи заведомо рассчитаны, все-таки, не на «сердца и утробы». Честертон знал, что в человеке, и как легко возникают у нас слепые пятна. Собственно, все статьи о нем — только попытки от этих пятен уберечь.

Стоит узнать от него и о том, что порядок и свобода не противопоставлены друг другу. Свободу он защищал так, что его нередко (хотя и ненадолго) принимали за апологета лихой вседозволенности; ужас энтропии он знал так, что его всерьез цитировали какие-то неофашисты. Что он думал на самом деле, лучше узнать не из статей, а из его собственных книг.

Того, кто действует скорее на сердце, чем на разум, нетрудно уподобить стихам или музыке. Честертон был на редкость немузыкален, а стихи писал, иногда — очень хорошие.

Но дело не в том. Как он и предсказывал, людей, при всей нашей смехотворности и слабости, ничем не уничтожишь. И вот, после жутких десятилетий, в годы, очень похожие на то, что творится в его книгах, появились стихи, очень точно передающие самую суть его вести. Тимур Кибиров пишет:

Впрочем, даст Бог, образуется все. Ведь не много и надо
Тем, кто умеет глядеть, кто очнулся и понял навеки,
Как драгоценно все, как все ничтожно, и хрупко, и нежно,
Кто понимает сквозь слезы, что весь этот мир несуразный
Бережно надо хранить, как игрушку, как елочный шарик,
Кто осознал метафизику влажной уборки.

  1. При наборе предисловия оказалось, что компьютерный словарь знает этих авторов, но не знает Г.К.Честертона (прим. наборщика). []