Лет двадцать тому назад, а может и больше, в журнале «Искусство кино» появилась статья сравнительно молодого режиссера. Фамилию я забыла, но и так не написала бы, чтобы не внести личного оттенка, которого, кстати, и нет. Суть не в авторе, но в действии статьи, а было оно таким: меня статья умилила, моего отца — обидела.
Чтобы понять, в чем тут дело, сообщу, что речь шла о Высших режиссерских курсах, где люди с какой-то профессией приобретали за два года знания, необходимые для работы в кино. Автор вспоминал преподавателей, скажем — Шкловского и Ромма, очень их хвалил (на мой взгляд), но резонно видел в каждом из них что-нибудь смешное. Наверное, Шкловский был смешнее Ромма, но суть не в этом. Смешным оказался и мой бедный отец, конечно — очень похожим. Бывший ученик описывает, как они скандировали: «Мы — внуки ФЭКСА! Мы — остров пингвинов!», становясь при этом в ряд и поставив ноги в пятую позицию, как Чаплин. Действительно, папа так ходил, и мне, например, это мешало всерьез сердиться на него. Казалось бы, хорошо. Увидели человека смешным — и он стал героем Диккенса, то есть перешел в мир умиления и смеха.
Приходится оговориться: да, смех бывает глумливым и бесовским. Человека просто зачеркивают; что здесь была совершенно иная тональность — именно, тональность, или, точнее, лад, как мажор и минор. Смех может выражать и вызывать и злобу (это — бесовский) и детское умиление (это — ангельский). Ах, Господи, что объяснять! Кто понимает, тот понимает, а других — не убедишь.
Когда папа долго выговаривал мне, я думала о запоздалом открытии: очень многие ни за что не хотят увидеть себя смешными в этом, диккенсовском плане. Сейчас я не буду углубляться в христианский смысл такой позиции, ограничившись словами Честертона: «Секрет жизни — в смехе и смирении». За дальнейшими сведениями отошлю к тому же Честертону. Кто-кто, а он все это знал.
Зато сделаю выводы, касающиеся даже относительных мемуаров. Я пишу для журнала «Истина и жизнь» статейки, где рассказываю о бытовых, маленьких чудесах. И вот, оказалось, что моя младшая подруга горько обиделась — почему о болезни и спасении ее мужа рассказано каким-то опереточным тоном? Ее я успокоила, но себе напомнила: будь осторожна, не допускай и этого. Совсем не допустить я не могу — и само так выходит, и не хочется пафоса. Но хотя бы надо, по мере сил, отходить от конкретных людей. Так создалось еще одно правило — для себя, не для других: если человек, о котором ты рассказываешь, обидится на «пингвина», не говори о нем вообще. Что же, постараюсь.
Наконец, поставим еще один заслон. Давно любимый мной Иван Владимирович Лопухин сказал, диктуя мемуары: «Говоря о себе, не услышишь, как промолвишься». Совершенно верно, а потому лучше «о себе» не говорить. Но это — уже другая тема.
А сейчас прибавлю, что счастливые супруги, хорошие родители, друзья считают тех, кого любят, необычайно смешными. Ангельский смех предполагает любовь и сочувствие, бесовский их исключает. Заметьте, боящиеся смеха не терпят и жалости к себе, предпочитая ей загадочное «уважение» или совсем уж шаткое «восхищение». Ключевский пишет о Екатерине II: «… она больше всего боялась стать предметом страха или сострадания». Бедная императрица! Может быть, в этом причина ее одиночества и неудач.