Летом 1990 года американцы, приехавшие сюда, чтобы издавать христианскую литературу, привезли несколько книг Питера Крифта и очень его хвалили. Тогда ему было, я думаю, чуть за сорок; жил он в Бостоне, живет там и сейчас. Переводы его книг никак не издавались, точнее — издавались, но только в журналах («Страницы» и «Мир Библии»). Тем временем появлялись новые книги, и я постепенно прочитала все или почти все.
Почему-то многое о нем осталось неизвестным, скажем — год рождения, а вот что у него четверо детей, три девочки и мальчик, можно вывести из посвящения к одной книге. Отсутствие мифа не мешает; в отличие от Честертона или Дороти Сэйерс, Питер Крифт — прежде всего ученый и проповедует он только тем, что пишет. Однако некоторые «биографические сведения» довольно важны, и о них мы поговорим.
Крифт — католик, и не по рождению. Примерно полтора века англичане (об американцах скажем позже) иногда переходят в католичество, и случается это в той среде, которая хотя бы относительно соответствует нашей интеллигенции. Она бы и совсем ей соответствовала, если бы мы не сузили понятие, зачисляя в интеллигенты только тех, кто чувствует вину перед народом и не верит в Бога. Англичане, перенявшие от нас это нерусское слово, пишут его курсивом, как иностранное, но нередко употребляют, не имея в виду двух упомянутых свойств. Получается что-то вроде образованных, мыслящих и совестливых людей.
Мы говорим об англичанах, хотя Крифт — американец. Дело в том, что американские обращения — в том же русле, что английские, и от них зависят. В Америке много католиков, но это — ирландцы, литовцы, итальянцы; такие случаи как с Крифтом, — совсем другого рода. Человек сам выбирает конфессию из вполне осознанных соображений. Как раз это и было в Англии, а оттуда перешло к американским интеллигентам.
Итак, у англичан ненависть к католичеству, подкрепленная памятью о недолгом, но страшном правлении Марии Тюдор, немного отступила примерно в середине XIX века, когда его приняли будущий кардинал Ньюмен и будущий кардинал Мэннинг. Вскоре у них нашлись последователи, которых можно разделить на два типа: одних привлекли глубина и богатство западной апостольской традиции, других — ее красота. Как ни странно, и те, и другие разглядели евангельскую милость в глубинах конфессии, которая еще недавно отпугивала жестокостью. Первых у нас почти не знают; это — лорд Эктон, супруги Мейнел, поэты Ковентри Патмор и Джерард Мэнли Хопкинс, еще некоторые. Держались они более или менее вместе, их было довольно мало, и через них, главным образом через семейство Уордов, католичество восприняли те, кто писал уже в XX веке, скажем — Честертон и Морис Беринг. Со вторыми все не так четко, они часто ссорятся, как и подобает богеме, в их тяге к католичеству много от моды, а много — и от того, что прекрасно выразил Уайльд, сказавший: «Католичество — для святых и грешников. Приличным людям сгодится англиканство». Сам он с детства то подходил к католичеству, то от него отшатывался, и принял его буквально на смертном одре, уже утратив дар речи . Позже и тише, стал католиком другой гедонист, король Эдуард VII. тоже перед самой смертью (1910). Кроме гедонизма, они похожи не были; король не обладал ни тонкостью Уайльда, ни его талантами, ни его пороками. Он был значительно проще и, вероятно, искал в католичестве милости к такому блудному сыну.
Когда читаешь, как мучительно и серьезно относились к своему переходу в католичество Честертон и Беринг, или будущий монсиньор Роналд Нокс, сперва немного удивляешься. Очень похожие на них люди, никак не «приличные», именно святые и грешные — Дороти Сэйерс, Чарльз Уильмс — спокойно оставались англиканами. Т. С. Элиот, родившийся в семье унитариев, присоединился к «высокой церкви», т. е. к англо-католичеству, и Бродский имел право написать «католик, он дожил до Рождества», но был он все-таки англиканином. К «высокой церкви» принадлежали и Сэйерс с Уильямсом, друг их Льюис — вообще к «низкой», т. е. к чистому протестанству. А вот Честертону, Берингу, Ноксу в англиканстве чего-то не хватало.
Мне помогли понять их (ничуть не в ущерб Сэйерс или Уильямсу) статья молодого оксфордского богослова и повесть датской писательницы. Стрэтфорд Колдекотт шел уж совсем издалека, вроде многих из нас — от атеизма, через увлечение Востоком, и не успокоился, пока не ощутил сочетания мистического богатства с безукоризненной разумностью. Повесть «Пир Бабетты» беззастенчиво и очень ярко иллюстрирует и то, что сказал бедный Уайльд, и то, что сказал Честертон: протестант отдает веселье, или развлечение, или еще что-нибудь в этом духе, а католик отдает все и получает все обратно, с избытком. Однако, и это — не ответ. Колдекотт пришел к католичеству ниоткуда, а у Карен Блиссен речь идет о лютеранстве, не об англиканстве.
То, что англиканам в их церкви не сидится, показывают и обращения в православие. Им повезло, после войны у них поселились Зёрновы, Франк, Антоний Блюм, и это не осталось без последствий. Одни — скажем, Льюис — много взяли у православия, другие решили искать мистическую глубину и евангельские блаженства не у себя, а в восточной традиции. Получилось удивительно: им гораздо лучше, чем нам удается воссоздавать и ангельскую красоту, и тихость православия. Неужели это как-то объясняется тем, что кельтская святость V–VII веков знала райское преображение мира и особое, детское юродство, а у англо-саксов VII–XI вв. есть то непротивление, которое связано для нас с именами Бориса и Глеба? Может быть и более простая разгадка — у них не было ни татарского ига, ни Иоанна Грозного, ни советской власти — но их, слава Богу, во многих странах не было. Что ни говори об английской свободе и английском уюте, жесткости там тоже хватало. Честные, любящие Англию англичане первыми ужасались таким антихристианским качествам своих сограждан, как грубая кровожадность и напыщенное ханжество. Размышления об английском православии могли бы много нам дать, и я надеюсь еще поговорить об этом, но сейчас речь идет об англичанах и американцах, принявших католичество. Казалось бы, хочешь глубины или милости — найди их в своей части церкви. Но тут надо вспомнить, что люди, перешедшие в католичество, остро ощущали отсутствие апостольской преемственности, хотя вопрос этот — спорный, может быть, она и есть.
Самые последние годы вводят нас в какой-то еще не совсем понятный сюжет. Несколько лет назад немалая часть высокой церкви ушла в католичество. Среди этих людей есть священники, например — бывший секретарь Льюиса, позже ставший каноником Уолтер Хупер, и один из лучших исследователей Честертона доктор Уильям Одди; им этот переход стоил сана. Случилось так потому, что англо-католики согласились на женское священство. Летом 1998 г. ждали, что отойдет еще больше народу — решался вопрос о гомосексуализме; к счастью, гомосексуальных браков не признали. Заметим, что искажения и преувеличения аджорнаменто, которые чуть не растворили «в этом мире» великие замыслы Иоанна XXIII, играют сейчас гораздо меньшую роль, чем в 70-х и 80-х годах. Все эти полутусовки — уже на обочине. А в центре, в сердцевине, происходят поразительные вещи. Римские католики (так называют обычных католиков в Англии) сделали весной 2000 года поистине величайшее дело — Папа Иоанн Павел II покаялся от лица Церкви. После этого трудно не ощутить, что Церковь эта — живая, и, как сказано в Евангелии, убить ее невозможно. Честертон и его друзья иногда предполагали, что католичество вберет в себя англикан. Что, если они правы? Знать мы не можем; и пишем об этом потому, что рассказываем не просто о христианском, тем более — не англиканском, а очень католическом авторе.
Питер Крифт — истинный католик, и потому, что он не боится никаких вопросов, и потому что он совершенно естественно, не стилизуя и не копируя, воспроизводит постепенные, логичные рассуждения схоластов. Все это вместе дает ему детскую обстоятельность. Честертон сказал об одном англо-саксонском святом, что тот серьезен, «как хороший ребенок за игрой». Сам он тоже был таким ребенком и обстоятельность любил. Любил он и разум, отождествляя его с незыблемым законом добра, как отец Браун в «Сапфировом кресте».
Все это есть у Крифта. Он сумел быть безукоризненно четким, когда речь идет о добре и зле, избежав и категоричности, и пошлости. Теперь это очень нужно, но не так просто. Века нетерпимости показали, наконец, что она не только жестока, но и бесполезна. Однако сочетать милость с ужасом перед злом умеют немногие. Вот Честертон — умел; именно он писал, что ужас перед жизнью Уайльда снимается ужасом перед тем, как Уайльд за это поплатился. Мы же обычно облегчаем себе задачу. Одни считают, что нелепо или, в лучшем случае, невежливо, ужасаться какому бы то ни было злу; другие — что расплате за зло надо победно радоваться. Если помните, отец Браун в «Оке Аполлона» невыносимо страдает, встретившись со «жрецом солнца», просит его покаяться — и, не дождавшись этого, отпускает со словами: «Пусть Каин идет, он —Божий». Конечно, мы умеем говорить о любви к человеку и ненависти к греху, легко цитируем «…Аз воздам» или «предоставьте место Богу», но на практике, в жизни, непременно спотыкаемся именно здесь.
Питер Крифт сочетает милость с четкостью, именно так, как говорит о том энциклика Иоанна Павла II «Veritatis Splendor». Повторим, это — редко сейчас, и особенно нужно. Наверное, еще и поэтому он так заметен в необозримой массе религиозных книг, так популярен там, у себя, и так нужен у нас.
Что до конкретных работ, мы выбрали именно эти по нескольким причинам. Назову далеко не все. Книга о небесах проверена на практике — многие люди (здесь, в Литве и России), брали из нее ответы на часто задаваемые вопросы. Кроме того, она особенно обстоятельна. Правда, читателям все равно не хватило, и через десять лет Крифт написал продолжение, которое, перефразируя название известного фильма, озаглавил: «Все, что вы хотите узнать о рае, но боитесь спросить». Там, в основном, он разъясняет достаточно частные вещи. «Три толкования жизни», не теряя обстоятельности, по-честертоновски красивы и лаконичны. Кстати, очень хорошо читать подряд эссе Честертона об Иове, главу из этой книги и маленькую, поразительную книжечку Федора Николаевича Козырева, несколько лет назад вышедшую у нас. «Экуменический джихад» мы решились дать в пересказе — он, как раз, хорош не обстоятельностью, а неожиданностью и проповедническим вызовом.
Надеюсь, знакомство с Питером Крифтом на этом не кончится, и он встанет для русских христиан в тот же ряд, что Честертон, Льюис, Тагуэлл или Дороти Сэйерс.