Многие не без основания полагают, что «настоящий XX век» начался в 1914 году. В таком случае середина столетия примерно совпадает с тем годом, когда Западную Церковь возглавил папа Иоанн XXIII. Во всяком случае те, кто помнит его понтификат, чувствуют, что сердцевина века пришлась именно на те годы. Описывать их трудно, если не кощунственно: такое сочетание детских чудес и адских ужасов под силу только жизни и Библии. Многие спасали тогда мир своей молитвой, но сейчас, когда думаешь об этом, на память все чаще приходят имена двух западных христиан: папа Иоанн XXIII и Томас Мертон.
«Добрый папа Ян» — как назвал первого сразу после его смерти кардинал Вышинский — промыслительно носил в миру имя Анджела. Его многолетний дневник поражает младенческой чистотой, которая ничуть не умаляла, а подчеркивала глубину и мудрость автора.
А Томас Мертон — настоящий мальчишка XX века, самолюбивый, распущенный и довольно циничный, — очнулся лишь тогда, когда зашел в полный тупик. Он поступил в монастырь, отринул все мирское и с неофитским максимализмом принял «все церковное». Он стал траппистом, дал обет молчания, хотел пожертвовать писательским даром — но этого Бог не попустил. Начальство, далеко не всегда понимавшее и одобрявшее Мертона, на сей раз из тех или иных соображений приказало ему и писать, и печататься. Его автобиографию «Семиярусная гора» далеко не без оснований сравнивают с «Исповедью» блаженного Августина. Запутавшиеся дети века часто узнают в ней себя.
Когда Мертон вышел к людям из «неофитского затвора», то в книгах, поездках, телебеседах его уже, как Давида, «снедала та ревность по доме» (Пс 68:10), без которой нет подражания Христу.
Уже не восторженным неофитом, а «мудрецом и пророком» он переписывался с Иоанном XXIII. Понтифик так почитал Мертона, что прислал ему свою столу, в которой был интронизирован. Они договорились молиться о мире (и в первом, и во втором смыcле этого слова).
Воздушные пути связали Мертона и с Борисом Леонидовичем Пастернаком. Надеюсь, мы скоро напечатаем их переписку, она переведена, и многие, я уверена, не смогут справиться с чувством, что Мертон отмолил Бориса Леонидовича от самого плохого.
Мертон мечтал быть переведенным на русский язык. Сегодня Андреем Кириленковым уже переведена его биография, написанная православным американцем Джимом Форестом. Но для первого знакомства хочется предложить статью «Нравственное богословие от лукавого» из сборника «Семена созерцания» — очень уж она к месту, ибо говорит о главной подмене, совершившейся за две тысячи лет. Мягкий и миролюбивый Мертон, говоря об этом, не мог оставаться спокойным. Дай нам Бог хотя бы частицу его беспокойства.