[Фрагмент материала «Евангелие как предмет литературы».]
Темой февральского номера «Фомы» стал вопрос о том, в чем смысл романа о Христе. Информационным поводом к возникновению этой темы стал роман Юрия Вяземского «Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник». Получив экземпляр книги, мы попросили нескольких писателей, богословов и литературоведов прочитать этот роман и высказать о нем свое мнение. Отзывы получились очень разные, яркие и, порой, противоречивые. Их мы и представляем вашему вниманию.
Наверное, неслучайно писатели во все времена пытались делать предметом своего творчества евангельские события. На мой взгляд, причина довольно проста. Евангелие само по себе — это огромная сила, и если человек его прочел — он не может не ощутить хотя бы отзвук этой силы. Даже если и не поверил, то что-то же в нем сдвинулось. А если речь идет о человеке творческом, то он, скорее всего, захочет свои ощущения как-то выразить, воспроизвести. Особенно если это человек верующий.
Но, признаюсь, я не слишком знакома с художественной литературой о Христе. В детстве читала «Фабиолу» Уайзмена, «Камо грядеши» Сенкевича — хотя это все-таки не напрямую о евангельских событиях, это о мучениках ранней Церкви. Я читала эти книги запоем, не особенно задумываясь об их литературном качестве. Гораздо позднее, уже взрослым человеком, я прочитала «Вечного человека» Честертона, и он меня потряс. Там есть часть, посвященная Евангелию, — но это все-таки другое, это публицистика.
Вообще, если говорить о книгах на евангельскую тему, то я очень боюсь «мыла». Есть такое выражение, применительно к литературе: «А много ли мыла в рассказе такого-то?». К сожалению, в православных книжках о Христе, особенно в детских, «мыла» в избытке. К примеру, недавно попалось мне в руки творение одной барышни — умышленно не называю ее по имени, к чему обижать человека? Но там была сплошь мыльная пена.
А вот что мне действительно нравится — это английская писательница Дороти Сэйерс (1893–1957). У нее есть цикл из двенадцати пьес о Христе, под общим названием «Человек, рожденный на Царство». Написаны они были в годы войны, в 1941–43 годах, и с тех пор постоянно звучат на Би-би-си, там это уже стало классикой. А я об этих пьесах узнала в 1980 году от Сергея Сергеевича Аверинцева, мы с ним плакали от счастья, читая их. В 1997 году я их перевела, они в России многократно издавались, в 2000 году был записан аудиоспектакль с участием знаменитых артистов. Увы, я даже не смогла его дослушать — актеры мычат и рычат, Божия Матерь говорит с надрывом. А ведь Дороти Сэйерс все время просила, чтобы играли без экзальтации.
Но хотя российский спектакль получился неудачным, сами-то пьесы — замечательны! Читая их, действительно переносишься в евангельское пространство. Так вышло, что впервые на Святой Земле я побывала в 1997 году, в Страстную седмицу. И как раз в это же время я закончила перевод пьес. Так вот, ощущение от пребывания на Святой Земле и ощущение от чтения пьес Дороти Сэйерс у меня были удивительно схожими.
Впрочем, говоря о художественных произведениях на евангельскую тему, нельзя не коснуться знаменитого «Мастера и Маргариты». Этот роман я читала глазами человека верующего и недоумевала: что заставило Михаила Афанасьевича его написать? Мне и в голову не пришло, что Булгаков всерьез воспринимал свою фантазию как перефраз Евангелия. Да, это отличная проза, это можно читать с удовольствием, но это вовсе не о Христе. Увы, довольно часто я сталкивалась с людьми, которые относились к булгаковскому роману как к истине в последней инстанции. Мне внушали: «Ты ничего не понимаешь, вот смотри, как на самом деле Христос говорил: все люди добрые». Я отвечала: «Ради Бога, да прочитайте же вы Евангелие!» — но меня с жаром убеждали, что в Евангелии неправда, а правда — у Булгакова.
…Конечно, можно было бы сказать: нет ничего лучше самого Евангелия, вот сиди и читай его. Но так уж устроены люди, что, войдя в евангельское пространство, они хотят вновь и вновь туда возвращаться. Одним из способов может стать художественная литература. В этом, видимо, мотивация и Дороти Сэйерс, и Юрия Вяземского.
Впрочем, его роман «Сладкие весенние баккуроты» дался мне непросто. Когда я взяла его в руки, то подумала: «Боже мой, сейчас будет какая-нибудь залепуха». И прочитала дважды. Первый раз — не прерываясь, от корки до корки.
Ощущения были странные. Мне показалось, что текст перегружен, что это скучновато. «Боже мой, кто станет это читать?» — думала я. А потом прочитала вновь, но уже делая паузы. И все встало на свои места — я действительно ощутила себя в евангельском пространстве, мне хотелось быть рядом с героями. Кто-то влюблен — а почему, собственно, нет? Люди молодые, они могут. Кто-то из апостолов некрасив — а почему нет? Все это очень живо, все это доставляет мне радость. Думаю, и автору тоже.
Но мне все равно непонятно, какому читателю предназначен роман? По-моему, это читатель не просто верующий, но еще и весьма начитанный. Такой будет то и дело испытывать радость узнавания. А вот если книга попадет к тому, кто и Евангелия толком не знает, — такой читатель может пройти в тексте мимо самого главного. То есть он, конечно, не останется разочарован — там есть интрига, есть чуть ли не детективная линия — но главное-то другое: живое присутствие Христа.
С точки зрения евангельского повествования, тут много смелости. Апостолы показаны кто гностиком, кто дуалистом, кто неоплатоником, кто буддистом. Многих это, видимо, покоробит, но думаю, автор имеет право на такое допущение. Ведь все эти идеи не с неба упали, они были естественны для той среды, для людей ищущих — вернее, еще не понявших, Кого они уже нашли.
Да ведь и по Евангелию видно, что Господь то и дело буквально стонет: ученики не поняли того, не поняли этого… а главное — упорно не понимают, Кто их учитель. Вспомните, как Он обрадовался, когда Петр Ему сказал: «Ты — Христос, Сын Бога Живого» (Мф 16:15-17). Так что Вяземский в этом ничем не противоречит Евангелию. И я вижу здесь параллель с пьесами Дороти Сэйерс. В конце одной из пьес ученики тоже спорят, тоже не понимают, Кто Он, и тут кто-то тихо произносит: «Иоанн — знает». И сразу после этого «голос за кадром» цитирует Евангелие от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин 1:1). А ведь доказать, что Иоанн знал уже тогда, до Воскресения, мы не можем.
Не знаю, можно ли вообще сформулировать какой-то свод правил, которых надо придерживаться, если пишешь на евангельскую тему. Ведь от избытка сердца глаголют уста. Но надо помнить, что писать такое — очень опасно.
Я приведу такой пример. Оскар Уайльд написал «Де профундис», где все время уподобляет себя Христу, считает себя этаким страстотерпцем. Но надо же совесть иметь! А он это делает искренне, а другие искренне этим восхищаются, говорят: «Боже мой, как глубоко!» Но никакой глубины там нет, там если что и искреннее, так только страдания, но и страдания его никоим образом не связаны со страданиями Христа.
А другой пример — это знаменитая рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда». Если прорваться сквозь милейшую музыку к тексту, вслушаться в слова — то волосы встают дыбом. Если поверить, что этот, который пищит в Гефсиманском саду, этот истерический контркультурный персонаж — Христос, то просто худо станет.
Вообще, как говорил Честертон, кого только из Христа не лепят! И социалиста, и демократа… А Он же не умещается ни во что, Он бесконечно больше всей этой человеческой суеты.
Понимаете, что получается? Писатель, чей духовный опыт близок к нулю, чьи суждения о Христе почерпнуты из пары-тройки книжек, начинает писать на евангельскую тему. Ладно еще, если он как художник бездарен. Беда будет невелика. Но если он талантлив, если он умеет увлечь читателя, заставить его переживать героям — то выйдет скверно. Ведь опыт, который будет гениально донесен до читателя — весьма поверхностный. Но читатель-то поверит, что перед ним глубины, и это уведет его в сторону от настоящего Христа.
Другая опасность — это когда писатель, видя кажущуюся сухость Евангелия, хочет его «раскрасить» — как ребенок раскрашивает рисунки в книжках-раскрасках. При этом контуры ему уже не слишком интересны, ему интереснее нарисовать что-то яркое. То есть Евангелие оказывается лишь сырьем, исходным материалом для самовыражения. Между прочим, ничего нового тут нет, этим же путем шли авторы апокрифов. У них были те же самые искушения, что и у современных литераторов.
Ну и, наконец, не будем забывать, какой популярностью сейчас пользуется литература в жанре «фэнтези». Там вам и маги, и боги, и чудеса, и античный антураж… Всякий писатель, берущийся за евангельскую историю, рискует применить в своей работе стандарты этого жанра — а в итоге читатели воспримут роман о Христе в одном ряду с кучей фэнтезийных романов.
Вообще, писателям не худо бы помнить слова Аслана из Льюисовских «Хроник Нарнии»: «Я — не ручной лев». Писать о Христе — это рискованно. Но иногда этот риск бывает оправданным.