Трудно (но хотелось бы) передать, как уместен сейчас Вудхауз. Ивлин Во, пылко его защищавший, писал, что именно этот писатель будет «спасать грядущие поколения от неволи, еще худшей, чем наша».
Конечно, мы — поколение «грядущее» и живем куда хуже, чем англичане 50-х годов. Однако грех говорить, что времена— совсем ужасные. Даже за мои семьдесят с лишним лет я пережила несопоставимо худшие. Другое дело, что сейчас нужно желание смотреть даже не «вверх», а хотя бы не вниз, тогда как для тех, прежних, нужно было скорее какое-то нечеловеческое, даже сомнительное терпение. И вот, именно это желание Вудхауз поддерживает. Как и Диккенс, он напоминает, что жизнь не сводится к тьме, злобе и распутству — именно напоминает, а не выдумывает. Как Диккенс, он показывает нам то, что есть в каждой душе, в каждой семье, хотя бы — у каждого ребенка. Когда эти пласты преподносили в ядовито-засахаренном виде, им почему-то верили, даже теперь умиляются советским добродетельным картинам (часто — и впрямь умилительным, но уж полным утопиям!). Когда этих пластов не преподносят вообще, многие их не видят: нет нерасчетливых поступков, нет кротких и нелепых людей, нет ничего красивого, скажем — зверей или цветов; нету — и все. У Вудхауза это есть. Конечно, ему легче было так писать. Однако самые трогательные и смешные книги — «Полная луна», «Дядя Динамит», «Деньги в банке» — он печатал на старенькой, чужой машинке в немецком лагере для гражданских лиц.
Быть может, помогли его очень английские свойства — несерьезное отношение к себе, джентльменская стойкость, не позволяющая огорчать других, детская благодарность за все хорошее. Там, в лагере, хорошими оказались «гражданские лица». Одного из них он попробовал сделать героем новой саги про лорда Аффенгема.
Такой идиллией мы все-таки не кончим. Тот же Честертон пишет об «отвратительном оптимизме за чужой счет». В падшем, реальном мире всегда есть положения, когда беззаботность — кощунственна. Лучше вообще не читать и не знать Вудхауза, чем навязывать его тем, кому действительно плохо. Я, например, не могла читать его в начале 50-х годов или в начале 80-х. Зато в другие годы, начиная с 1946-го, он спасал не меня одну. Мало того, он делал людей лучше. Я знала человека, у которого лет тридцать подряд только и оставалось хорошего, что любовь к Вудхаузу; а незадолго до смерти вернулось остальное. Конечно, Вудхаузом может восхититься и человек с выжженной душой, но не думаю, что он его всерьез полюбит. Зато для тех, кто хоть как-то еще может «умалиться», книги его — истинный подарок.