Еще о Честертоне
Перечитывая самую лучшую из его биографий (Джозефа Пирса), я порадовалась стихам, которыми в 1939 году встретил Честертона в Америке епископ Чикагский. Может быть, они порадуют и других.
Когда обычный человек
Увидит, что заходит солнце
В седые воды океана,
Он скажет: «Наступил закат».
Но мистер Гилберт Честертон
Не так-то прост. Поникнув долу,
Земли коснувшись волосами,
А там — и вскинув ноги ввысь,
Певец рожденья и надежды,
Бард благодарности, глашатай
Чудес немыслимого мира,
Он вскрикнет: «Как хорош восход!»
Собачки
Недавно я писала в одном предисловии, что в умных профессиональных интервью и анкетах о лучших писателях XX века Честертон не упомянут ни разу. Это так, даже компьютер подтвердил, что знает хоть Драйзера — но не Честертона. Тем не менее только за год, который не совсем точно считают последним в столетии, вышел «Человек, который был Четвергом»; толстый том в Санкт-Петербурге, с тем же «Четвергом»; готовится очень интересный, по-новому составленный пятитомник и вот, собираемся переиздать, немного изменив, другой пятитомник, в Москве.
Когда-то англичане представили рынок живым существом с собственной волей. Многие соглашались с ними, многие спорили; но, кто бы ни был тут прав, никаких побочных причин в данном случае нет. Никто не «лоббирует», я — скорей удивляюсь; словом, кроме рынка, видимо, объяснить это нечем.
На что ему дался Честертон? Мы давно предупреждаем, что детективы бывают и получше, в самых разных смыслах слова, от «мастеровитый» до «крутой». О «неприличном» в этих книгах тоже речи быть не может; в пропасти зла тебя не тащат. Церковная среда предпочитает авторов посолидней. Остается предположить одно: Честертон прав — мы, люди, не так уж любим зло, как нас пытаются убедить.
Творить его — да, творим и очень туго каемся, поскольку ставим все-таки на самоутверждение. Но глубже разума таится не только жалкий монстр, который знает одно слово: «Хочу!» Что-то там есть и другое.
Смотрите, как видит все Честертон: несколько очень гордых людей ставят всех других на край гибели. Несколько странных людей, умирая от страха, мешают им, обычно — в очень детской форме (например, катят сыр и бочонок по всей Англии). Когда уже совсем плохо, что-то щелкает, мы ясно видим «презренье Божье к власти земной» — и дальше идет обычная, драгоценная жизнь с детьми и животными, едой и пивом, небом на закате.
Неужели мы догадались, пусть не разумом, что именно это случилось с нами? Так посмотришь — нет, не догадались: ни благодарности, ни надежды, ни ощущения чуда, на которых стоит честертоновский мир. Но зачем нам тогда Честертон? Может, мы, как больные собачки, все-таки ищем нужную траву?
Сколько бы Честертон ни рассуждал, действует он прежде всего не на разум. Он вводит в особый мир, прозрачный, яркий и четкий, как Новый Иерусалим. Люди там делятся на «простых» и «важных», сила совершается в немощи, блаженны — те, кого не назовешь удачливыми, а побеждает побежденный. И заметьте, религиозного новояза, этих камней вместо хлеба, у Честертона нет; он не называет вполне мирские свойства теми словами, которые в прямом своем значении совершенно несовместимы с «этим миром», просто дырки в нем прожигают… Тем самым, он, проповедник и пророк, отвратит всерьез только тех, кому противны «все эти евангельские дикости». Тех же, кому, как Христу, противна фарисейская закваска, он очень обрадует. Кажется, слава Богу, таких людей немало.
P. S. Не успела я это написать, входит внук Матвей и говорит, что пришло извещение из Питера. Это — еще один Честертон, 2004 года.