Толкин и непротивление

Я собираюсь сделать не филологический доклад, а нечто вроде свидетельства экспоната, и это уже касается скорее толкинизма, чем Толкина.

Я действительно экспонат, потому что прочитала Толкина в 70-м году (в самом конце 70-го), когда его читали человека три. История была такая: Владимир Сергеевич Муравьев, работавший в библиотеке Иностранной литературы, совершенно ошалел от этой книги, стал искать отзывы, что там о ней пишут на Западе (еще не писали ничего, потому что бум этого ошибочного поклонения Толкину, поклонения не тому Толкину, который писал, еще был впереди), но мы, тем не менее, оказались здесь пионерами, потому что тут же он дал Кистяковскому, и Аверинцев прочитал, и такой покойный ныне замечательный молодой ученый, аспирант Аверинцева, Сережа Серов… В общем, человек пять прочитали эту книгу, и тоже ошалели.

Причем, тут же распались на две группы: мы с Серовым и Аверинцевым представляли одну группу, Муравьев с Кистяковским — другую. Мы стали немедленно спорить о том, что это такое: чистая схватка Добра и Зла, чрезвычайно любезная подростковому сознанию (не применительно к будущему: мы не думали, что книга будет так знаменита, но ясно, что это подростку свойственно: «я тебе в глаз — ты мне в глаз», и вот Добро побеждает Зло) или же это поразительная по своей силе, буквально перекликающаяся с писаниями католического мистика де Коссада, проповедь предания себя воле Божией и Промыслу (Промысел все решает, и чем меньше ты противишься, чем больше жалеешь — тем лучше).

Передать не могу, какого накала достигли эти страсти, но поскольку та часть, которая была за второе решение и читала Толкина только так (а читали мы его совершенно не переставая), сама старалась практиковать непротивление, то никто не ссорился, и ничего страшного не происходило. Мы только очень спорили (самое страшное, что было произнесено это… я сказала Муравьеву, что если он до сих пор хочет быть Боромиром, то все—таки пусть он посмотрит по сюжету, что в значительно большем выигрыше оказался Фарамир. Вот это уже был предел ужасов, которых мы достигли в собственной борьбе).

(Мы тогда произносили так. Я не знаю, как надо в действительности произносить, потому что когда говоришь с англичанами, они произносят настолько странно, что там ударений никаких нет, и единственное, что я уже твердо знаю, что никаких Толкинов тоже нет, потому что предел того, что они говорят — это [tolk’i: n]).

Мы спорили об этом, тем временем шли 70-е годы. Муравьев принес сведения о том, что книга произвела фурор, и мы очень удивились, потому что ясно коту… (Кстати, коты участвовали во всей этой истории, одновременно шел такой культ Кота (многих котов, но в частности — кота Иннокентия Коттена Грея (Innocent Cotton Grey), который стал первым и бессменным председателем Честертоновского клуба) …И мы жили приблизительно так, как рассказано в романе Льюиса «That Hideous Strength» («Мерзейшая мощь»): воспитывали медведя, то есть кормили кота, читали, страдали совершенно неописуемо (Сэм в горах так не страдал, как страдали мы), и делали из этого некие выводы. Толкин все время (и все больше) был для нас источником надежды, мы даже совершенно всерьез читали (и повторяли его крик) воззвание <...>, когда на этом странном языке он взывает к небесам. Тот кусочек, когда Сэм лежит и уже совершенно потерял всякую надежду — это было просто прямое описание нашей жизни.

Тем временем, все усиливались эти направления. То направление, которого придерживался Владимир Сергеевич и покойный Андрей Андреевич, крайне распространено, иначе это никаким образом не могло бы перейти в игру типа пионерской «Зорьки».

Но все-таки надо помнить, что существует и другое прочтение: так читали англичане, друзья Толкина, на это претендовал он сам (человек отнюдь не такой уж непротивленческий, но очень хороший католик и прекрасно понимавший, что его личные свойства — склонность к депрессиям, ворчание и прочее — это еще не оправдание спорить с тем, что говорится в Евангелии) — и вот такая крохотная струйка существовала, причем она себя оправдывала.

Вот почему я подчеркиваю, что мое сообщение никак не филологическое — я рассказываю о том, как сюжеты «That Hideous Strength» и самого Толкина проигрались в жизни. Они все сбылись — ведь ровно так разворачивалась жизнь, ровно так происходило все на свете. Жизнеподобие Толкина заключается в том, что его сюжеты были совершенно точным рассказом о конкретной жизни в нечеловеческих условиях. И Льюис, и Толкин (Толкин — лучше, Льюис — хуже, но это уже зависит от степени их дарования), рассказали о той модели жизни, когда трусоватые, достаточно слабые, достаточно смешные существа, абсолютно неспособные жить в предложенных условиях, полагаются на волю Божию, делая какую-то крохотную работу вокруг себя (нести Кольцо, или переводить самиздат, или воспитывать кота), то, что Бог в данный момент заповедал.

Все особенности перевода Владимира Сергеевича и Андрея Андреевича (особенно Андрея Андреевича: он был невероятно пылок… последний наш разговор был как раз об этом…) отражают прямое их отношение к этой книге, они хотели сделать ее манифестом зэковского бунта, и подчеркивали это любым способом — книга использовалась тогда как прямая прокламация. Они ее использовали как прокламацию, достаточно длинную, но воинственную, а мы, не смея прикоснуться к ней (ни один из нас не решился бы ее переводить… я до сих пор не знаю, как переводить Толкина, и не взялась бы), мы старались, не вводя туда слов «благоговейно», каким-то способом передать это удивительное свойство, что эти уютные маленькие существа своим терпением, кормлением зверей и жалостью к Голлуму спасают мир.

Вопросы:

К. Ярцева: Бытует легенда о споре между Толкином и Льюисом о том, что Толкин сможет написать богословскую книгу, не используя богословских терминов. Правда ли это или только легенда?

Англичане сами не знают, легенда это или нет. Одни считают да, другие — нет, и даже пишут так. Что реально? Реально, что оба они, какими бы филологами не были, все равно были христианами. Даже Толкин, который не был прямым апологетом и проповедником, хотел не только играть в это и не только чему-то подражать, а именно сказать то, чо за пределы филологии выходит.

И существует попытка воссоздать разговоры в пивной, в той пивной, где они все сидели. Это попытка Питера Крифта воссоздать разговор инклингов, огромная нудная пьеса, где он из кусочков писем, из всего прочего делает настоящей их беседу. Я не думаю, что беседы были такие: они там просто декларируют (это, скорее, у них бы круглый стол получился!). Они же все-таки пили пиво! Я сама в этой штуке сидела — там так не побеседуешь. Несомненно, Крифт просто сделал схему, а что-то подобное было. И поскольку он сам апологет, он это сильно сдвинул в сторону апологетики: каждый что-то вещает.

И что Толкин хотел создать такой мир, параллельный мир, где бы ни звука не было о надоевших богословских спорах — это, конечно, так. Причем, ему это не удалось начисто. (Вы видите, что делается: меняются знаки, остается факт совершенно нехристианской борьбы… Что там! Даже мысли о любезной Арон Яковлевичу (Гуревичу) и чрезвычайно трогательной гибели, как сути героизма языческого (это все-таки смутное предрешение, смутное провидение одной части христианского решения дела!), — и этого нет. Просто «я тебя победил» и спасибо).

Так что это все совершенно естественно, и его затея не удалась ни капельки, равно как и не удалась затея Льюиса, как по-видимому, никакая христианская проповедь в мире вообще никогда не удается (по притче о сеятеле): три человека это понимают, остальные делают что-то прямо наоборот.

У Толкина «наоборот» это больше, у Льюиса — к сожалению, меньше, но значительно противнее: когда берут неофиты, начиная с 70-х гг. уже прямую проповедь Льюиса и превращают <...>, то это получается хуже. Толкин хотя бы ничего не профанирует. Вот этот параллельный мир существует и существует. Если ты начисто не хочешь принимать никаких христианских плат — то и не принимай, играй в игру, которая твоему подростковому дуалистическому мировоззрению годится. А Льюис получается совсем уже гадость какая-то. Поэтому очень хорошо, что он не стал слишком популярным. К сожалению, в церковной среде стал. Типично для церковной среды брать Льюиса и говорить: «Наши дети совершенно точно следуют сказкам Нарнии». Причем смех заключается в том, что я всех их прекрасно знаю, 20 лет за ними слежу. Я сказала, что знаю двух мальчиков, на которых начисто не повлияли сказки Нарнии (это не относится к филологическому спору, но интересно), а их мама сказала: «Что вы такое говорите, они просто все просветлели и переменились». Но интерес заключается в том, что старший мальчик в данный момент снова бросил беременную жену. Это никакого отношения не имеет, но я-то знаю, я помню. Это все было на моих глазах, что читали они эти сказки Нарнии, совершенно не принимая того, что в них было сказано. Если ребенок действительно как-то совершенно непостижимым для меня образом к такому мировоззрению готов — он и будет работать на это. А если не готов — пусть лучше в это не играет. Поэтому Толкин сравнительно безопасен. А что он хотел создать что-то подобное из из проповеднических соображений, чтобы не профанировать и не было таких ужасов, по-видимому, да. Я думаю, да. Хотя прямых свидетельств об этом нет.

Из зала: А что это за Крифт, о котором вы упоминали?

Есть такой Питер Крифт, как они его называют, «Luslide header(?)». Но он не «luslide», он значительно нудней. Но он апологет, действующий, почему-то никак не удается узнать год его рождения, но я так предполагаю, примерно 50-й. Он в Бостоне, католик, тоже филолог, который сейчас это бросил и пишет апологии, иногда очень хорошие, иногда… Пьеса такая… Я забыла, где она. Я ее читала в Америке, в архивах Льюиса и Толкина. Он пытается создать такой «liser(?) drame». Естественно, играть это совершенно невозможно. Длинная-длинная попытка воссоздать разговоры в пивной.

Из зала: Забавная вещь: автор Вторичного мира сам становится сюжетом литературного произведения.

Да, он [Крифт] делает страшную вещь: пытается таким вещательным образом напомнить, что они все проповедники. Я думаю, что успех у него, такой же как у них.

Комментарий из зала: Возможно, я вас не очень хорошо поняла, но мне кажется, что вы сказали, что неявная проповедь Толкина в «Властелине колец» успеха не имела. Мне же кажется, что я знаю по крайней мере несколько человек, для которых «Властелин колец» послужил одним из первых толчков к христианству.

Что же касается того, что под влиянием сказок Нарнии мальчики просветлели, а потом вот так нехорошо вышло с беременной женой, можно вспомнить, что в самих сказках Нарнии девочка Сьюзен сначала была такой хорошей. Побывала в Нарнии неоднократно и даже была там королевой, а потом стала просто обыкновенной пошлой мещанкой и сказала: «Ну, как вы можете играть в эти сказки?»

Простите, я с конца.

Мальчики никогда не просветлели. То, что у него сейчас с женой, в 24 года, еще 40 раз переиграется. Это как раз не страшно: блудный сын гораздо легче делается из таких поступков, чем из-за того, что он поддакивает маме, но никаким образом не светлеет. Они были обыкновенными мальчиками, которые читали ее, потому что вместо пионерских книжек им подсунули Нарнию, тогда еще самиздатовскую.

Что касается обращения, то смотря куда обращаться. Мы же знаем, что обращения, начавшиеся в начале 60-х, но реально развернувшиеся уже в 70-х, в общем-то, к особенному христианству не привело. Оно привело к некой смеси тяги к сакральному, что дает любая религия, и острому ощущению запретов. То есть это будет что угодно минус Евангелие. Сейчас наше главное несчастье заключается в том, что религиозных людей много, а христиан как мало было, так мало и есть. Конечно, о полном отсутствии успеха у какого-либо проповедника говорить не приходится: какой-то малый, крохотный остаток всегда есть. Что Толкин в своем таком отредактированном понимании очень способствовал религиозности без христианства — я видела просто: 30 лет только на это и смотришь.

Простите, я задержу дискуссию, но расскажу притчу. Я лежала в больнице, и там были космисты. Я первый раз в жизни видела скопление космистов (Рерих, <...>). Они не знают никакого Толкина, просто кто-то где-то познакомился с какими-то неправдоподобно ключевыми брошюрами. Вот они воссоздают ровно то, что делают из Толкина: они собственными силами, в тяжелейшей болезни, дожидаясь операции и после нее, как-то приходя в себя, из подручного материала лепят тот мир, крайне дуалистический и совершенно суеверный, с крайним противлением злу, полным отсутствием смирения и какими-то еще штучками, насквозь языческими… Так что Толкин здесь совершенно не нужен. Что «душа по природе христианка» — это еще вопрос, но что душа по природе религиозна — это факт. И вот когда это долго вытаптывалось и за последние лет 30, когда остальные кумиры, языческие, не языческие, но свои, совершенно расточились, люди стали лепить это. При этом они идут в церковь, а не куда-нибудь еще, потому что предполагается, что здешняя религия — это православие.