Жила-была питерская дама, которую называли Жак (Jacques). Вообще-то она была Верой Николаевной, но в 20-е годы этого не любили, особенно — среди молодых, сравнительно богемных дам. Ну, что за ханжеское имя! Хоть бы Елена, Мария, Наталья, которых легко превратить в Лёлю, Мусю (Муру) или Нату. Клички, чаще в немецком или английском духе, подходили еще лучше, предпочтительно — мужская форма, скажем «Макс». У прозвища «Жак» есть своя история, но не будем отвлекаться. Скажем только, что в песенке Шостаковича для фильма «Одна» были такие строки:
…Дом, дом, дом
А в доме том
Всем известный факт:
Про-жи-ва-ет жакт,
Жан-Жакт Руссо
древний филосóф.
У-о! Очень хорошо.
Соответственно, данная компания понимала, в отличие от профанов, не только игру с «жактом», но и отсылку к упомянутому прозвищу.
***
Великие люди появились не так уж скоро. Пока была какая-то жизнь, обходились без них. Танцевали, говорили на своем языке, что-то такое творили и не очень задумывались. Потом стало совсем плохо. Потом — смотришь, близко старость, которую вроде бы давно отменили. Это случилось примерно к концу 40-х годов.
Тут кое-кто уже был относительно великим. Шостакович у Жака бывал, но ни в какой жизни не участвовал. Он жить не мог; спасался, наверное, музыкой. Возьмем менее великих, вычтя, опять же Эйзенштейна — наивному Жаку он был не по зубам. Приведу только один случай.
С. М. думает, не снять ли юную родственницу Жака в древнерусской роли. Жак, при непременном еврейском муже, часто возмущается испуганным видом родственницы; и спрашивает: «А куда мы денем жидовскую скорбь?» С. М. бодро отвечает: «Выдадим за византийскую».
***
Ставят «Золушку», в Питер приезжает Раневская. Гостеприимный и зажиточный Жак пригревает бездомную и нелепую старуху (тоже с жидовским взглядом). Та, будучи еще и доброй, очень благодарна. Бегут годы. В начале 60-х Ф. Г., как обычно — заикаясь, сообщает Ж., что собирается пожить в Комарове у режиссера Кошеверовой. Чувствуя в этом какую-то наглость (совершенно зря), Ф. Г. виновато поясняет: «Я буду дачу топить». «Что?! — восклицает Ж. — Вон отсюда!»
Бежит уже все — годы, десятилетия. Ф. Г. пытается узнать, чем она провинилась. Долгие переговоры с Гариными довольно неясно показывают, что она обвинила Кошеверову в непорядочности и корыстности. Ф. Г. припадает к упомянутой родственнице: «Об-б-бъясните Ж-ж-жаку…» Но нет. Мало того, Жак специально идет к Гариным, чтобы это подчеркнуть, а еще лет через 15 гордо сообщает, что не сдался1. Кроме нее и родственницы, к этому времени все участники — за огненной рекой.
***
В разгар упомянутых событий, то есть в первой половине 60-х (почему, сейчас поймете), Жак идет в консерваторию. Естественно, это — Москва; в Питере была бы филармония. Видит Ахматову, с которой чуть-чуть знакома. Та спрашивает, не знает ли Жак, где Ф. Г., тоже пришедшая на концерт. Ответ Жака неизвестен, но она им очень гордилась. Друзья предполагали что-то вроде цитаты из Тэффи «Я вам не швейцар!»
***
Неоднократно упоминавшаяся родственница часто видится с отцом Александром Менем. Среди прочего, он ходит причащать давно не встающую мать Жака. Жак, между делом, замечает, что в ее время евреям было неприлично принимать православие. Скажем, отец ее мужа, чтобы поселиться в Питере, стал протестантом (лютеранином?). Отца Александра этим не проймешь.
Мать Жака умирает более чем мирно (во сне). Ей 94 года; Жаку тоже немало. Родственница разбирает шкафик и среди ажурных прошивок и бархатных ленточек обнаруживает стихи Бунина с дарственной надписью. Она отдает их библиофилу Льву Турчинскому; он рад. Вдруг оказывается, что Жак хватился этой книжки, хотя никто никогда не вынимал ее. Родственница как можно значительней объясняет, что дала ее другу отца Александра.
Опять что-то бежит. М. П. скончалась в 1975-м, это было примерно в 1986-м. Александр в дом не приходил — родственница жила сама по себе. Тут он зачем-то ее искал и позвонил Жаку. «Это Александр Владимирович». «Какой?» Он объясняет. «А! — радостно говорит Жак. — А священники всегда таскают чужие книги?»
Казус разбирали с участием Турчинского, по методам отца Брауна. Жак, как обычно, не сдался, но и книгу не получил.
***
Другой, менее известный, но тоже замечательный священник отец Сергий Желудков печатал свои самиздатские книги у московской машинистки. Жил он во Пскове, иногда приезжал. Приехал и тогда, спросил, готова ли работа — и узнал, что нет. Он стал жалобно просить, чтобы она сделала, а то надо ехать, и кто-то ждет, и т.п. Муж машинистки рассердился. Он позвонил Жаку (поскольку дружил с этой родственницей) и высказал все, что думал. Приходит родственница. Жак особенно горд. Потом звонит Сергий и чуть не плачет. Оказывается, Жак популярно изложил ему содержание книги «Почему и я христианин», примерно такое: «По-вашему, христианство — это свечки ставить или поклоны класть?» Книжку он не читал, но удачно воспроизвел. Сергий метался и удивлялся, пока Александр не привел его в чувство.
***
В Литве, у родственницы, которую мы назовем N, гостил Иосиф Бродский. Приехал туда и Жак. Когда муж N привез ее с вокзала, Бродский удобно сидел в хорошем питерском кресле, принадлежавшем некогда отцу Жака. Войдя, Жак поднял худенькую ручку и тихо сказал: «Встать, встать, встать!» Бедный поэт встал и почти сразу ушел к другим знакомым. Ровно через 10 лет Жак услышал о Нобеле и радостно рассказывал, как он (то есть Жак) нашел на Бродского управу. «Нет, вы подумайте, сидит в папином кресле!..»
***
Когда Жаку перевалило за 90, он почти не вставал. Властность исчезала на глазах. Что удивительней, исчезала и борьба с Богом. Здесь заметим, что за 40 лет до этого он ухитрился пригласить самого Мессинга (тоже великий!), чтобы тот загипнотизировал верующую и, что еще хуже, кретинскую родственницу. Благородный рэбе сказал, что это невозможно, а если было бы возможно, то было бы и преступно.
Однако году в 93-м Жак строго спросил, почему его не соборуют. Бабушку Дуню соборовали, папу, маму, няничку — а её? Попытки объяснить, что они ходили в церковь, быстро провалились. Пришел отец Георгий Чистяков. Он был у нее за оставшиеся годы несколько раз; но рассказать я решусь только о том, что она упорно называла его «Михаил Петрович».
Напечатано в Насекомое ‘007
(Альманах литературно-художественных маразмов, изд-во ИПШувалов А.В., М—Калининград—СПб, 2008, стр. 299)
- Самая трогательная деталь: рассказывая об этом лет в 90 с небольшим, он вспоминает, что выйдя от них, подпрыгнул на лестничной клетке в знак своей победы. [↩]