Современные сказки

Не захочешь, а начнешь с «Гарри Поттера». Сказала я недавно, между прочим, что собираюсь писать эту статью, а моя собеседница испугалась: «Надеюсь, не про Поттера? Он же такой оккультный». К счастью, есть спокойная и здравая книжка диакона Кураева, но ведь не даром, судя по Библии, Бог так ценит слышание и так редко его добивается. Если уж кто что-то знает, он знает, особенно у нас.

Итак, начну со злосчастного «Гарри». Наверное, на меня подействовало то, как я услышала о нем. Летом 2000 года, после одной конференции, я пробыла несколько дней в Сассексе, где ночевала в доме священника. Его жена, кончившая в свое время Кембридж, кормила меня классическим завтраком, а я старалась вести и не слишком дикий, и не слишком пустой разговор. Обсудив внуков и зверей (ее, ирландку, тронуло, что когда-то у нас был хомяк Патрик О’Лири), мы перешли к книгам. Я действительно хотела понять, что там теперь читают. Зайдешь в магазин, non-fiction так бы всю и купила, a fiction — просто радость агитатора. Спасибо, если там педики или садисты; самое трудное — ощущение очень нехорошего сна. Итак, я спросила, а моя хозяйка мгновенно ответила: «Хэипотта». Раза через четыре я поняла, что к чему, тем более, что она побежала за книжкой, а потом подарила ее мне. Ночью я читала и умилялась.

Уж как я боюсь оккультизма, но здесь его не почувствовала. Тисы и цветы, старая собачка по имени Брэкен («папоротник»), внучка на пони к ощущению страшного сна не располагают. Так и остался «Гарри Поттер» в контексте очень старой и очень доброй Англии.

Приехав домой, я узнала много ценного. Примерно об этом пишет отец Андрей, но всегда (и зря, конечно) кажется: если что-то добавишь, может, и услышат. Обвинения — два. Прежде всего, и Гарри, и автор страдают гордыней, презирают обычных людей. Могли бы, кстати, и презирать, такая традиция есть хотя бы со времен романтиков — и ничего, терпим. На Гофмана никто не обижается, хотя сомнительной мистики в нем больше, а о дихотомии «поэт» — «филистер» нечего и говорить. Однако именно в книгах Джоан Роуленд едва ли не главная тема — защита «маглов» от таких, как Драко или его отец. Персонажи четко делятся на смирньгх и важных, важные презирают кого хочешь, особенно полукровок, то есть Гермиону и самого Гарри; ведь его мать из такой же семьи, что и тетя. Нравственный смысл — а он есть, в том-то и дело — определяет и раскладка «добрый» — «жестокий». Дурели тоже «важные», хотя они попроще Драко. Это ничего не меняет; и он, и они жестоки. Описано все по-диккеновски, скажем — как в «Никласе Никклби», а уж Диккенса в гордыне еще никто не упрекал. Другое дело, что святой не дрался бы, как Никлас, и не раздувал бы гостью, как Гарри, но это же не жития. Жаль или не жаль, но в книгах, даже у набожных авторов, истинное непротивление почти никогда не описывается. Архидьякон у Чарльза Уильямса («Война в небесах»), тем и поражает, что в отличии от пламенно-верующего герцога «предоставляет место Богу». Что ж, этот евангельский совет непопулярен и в жизни. У Толкина весь сюжет стоит на жалости к Горлуму, а многие ли это заметили?

Другое обвинение — вышеупомянутый оккультизм. Здесь к словам Кураева прибавить нечего. Кстати, к его статье приложены прекрасные эссе Честертона именно об этом, особенно «Радостный ангел». Кротчайший Честертон не стал бы хвалить высокомерие и жестокость, а чутья, отвращающего от дурной мистики, у него не меньше, чем у нас с Кураевым. Чутье это постоянно бранят, но все-таки — не те, кто боится Гарри Поттера, оно заведомо у них есть, хотя и в искажении. Может быть, нельзя писать о волшебстве, потому что оно непременно включает дурную мистику или просто так, нельзя и все. Но тогда надо запретить любые сказки. До чего же все-таки религиозные менторы похожи на советских! Вспомним долгую борьбу Чуковского.

Отослав снова к книге отца Кураева, оставлю «Поттера» и перейду к другим книгам. Мне дали четыре, все — жанра, который называют теперь «фэнтези». Термин меня немного смущает. Если это просто «фантастика», могли бы так и сказать или переводить словом «сказки». Если дело в современных реалиях, то и Гофман такой же (конечно, когда по своим соображениям не переносит нас в прошлое). Если дело в непомерной популярности, это связано, я думаю, и с растущей массовостью литературы, и с тем, что люди сами замечают мистические или хотя бы магические измерения жизни. Принудительный материализм это давил, и то без особого успеха, а теперь только ленивый не заметит «вот такого». Наконец, вполне возможно, что привычный термин — просто один из примеров увлечения иностранными словами. Хитрые англичане пишут их курсивом и рады. Мы пытаемся втиснуть их в язык; выходит уродливо. Сейчас это так распространено, что спор бессмыслен. Наверное, язык сам отсеет что надо. Интересно, задержится ли «комфортно (-ый)», когда давно есть «удобно», «уютно», «хорошо»?

Словом, пока я не поняла, почему эти книги — именно «фэнтези», а не сказки или «фантастические повести», буду называть их сказками, хотя бы для простоты.

Книг этих очень много. До бедного «Поттера» мне казалось, что большей частью они сложноваты, скучноваты, а то и муторны. Прочитав его, я кинулась писать о том, что люди, как кошки, ищут целебную травку. Обычно я приводила при этом стихи Кибирова:

Только детские книжки читать.
Нет, буквально — не «Аду» с «Улиссом»,
а, к примеру, «Волшебную зиму
в Муми-доле»… А если б еще и писать!

Действительно, сказки о муми-тролях — эталон какой-то. Даже здравый и добрый «Гарри Поттер» рядом с ним тускнеет. Вот они (простите за слова, затрепанные религиозным новоязом) показывают нам преображенный мир. Тут тебе и красота, и уют, и свобода, и особая округлость героев, и то, что они — маленькие. Но уже с книгами Линдгрен книги Роулинг сравнить можно. Наверное, Линдгрен лучше пишет, но не в том дело. Ее никто не ругает за совершенно ясное деление людей на «правильных» (это плохо) и «особенных», или, быть может, «свободных». Роулинг хотя бы видела плоды очередной руссоистской утопии, и это заметно. Педократии у нее нет, дети не запуганы, не забиты, но им и в голову не приходит считать людьми только себя. Мало того, мудрый Дамблдор, простодушный Хагрид, родители Рона для них действительно «старшие».

Стала я смотреть другие книги. Начала с «Четырех желаний» и сразу обрадовалась переводу Ильи Кормильцева. Сама сказка — в духе Мадлен Л’Энгль, которую у нас почему-то не печатают, хотя американцы привозили и хвалили ее четырнадцать лет тому назад. Добрым быть хорошо, злым — плохо, но это не нудные прописи, а живой рассказ. Конечно, действуют законы сказки, которые известны лучше, чем законы того или этого мира. Есть апостол Петр, есть духи, ощущение страшного сна не возникает. Словом, если сказки принимать, эта — веселая, милосердная и здоровая. Оговорю и подчеркну: хвалить «здоровое» можно только тогда, когда нет официальных запретов, иначе получится слишком знакомая и мерзкая картина.

Дали мне и трилогию Филипа Пулмэна. Сперва я решила, что это отдельные книги и начала со второй. Читаю, более или менее радуюсь. Алгоритм вроде тот же: добрые и злые. Уюта и смеха меньше, но они есть. Кого не тронет, когда птичка то и дело превращается в зверька, зверек — в рыбку, и даже они — что-то среднее между ручным животным (птичкой, рыбкой) и то ли частью души, то ли ангелом-хранителем! Правда называются они «деймоны», но говорил же так Сократ, а сама транскрипция — условна, все-таки не «демон».

Тут и настигла меня, как выражались философы, имманентная кара. Появились просто ангелы — крупные, добрые, вполне библейские. Читаю, не ведая зла, и вдруг глазам своим не верю. Оказывается, именно их победил Михаил Архангел, а некий Властитель, стоящий выше всех, равнодушен и высокомерен, словно Саурон. Господи, что такое? Припомнилось «Восстание ангелов» с его Демиургом, но то взрослая книга, с другой целью (как бы к ней не относиться), в другом стиле. Припомнились и строки: «Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда и до Аляски». Старый агностик и молодой бунтарь писали это до «настоящего двадцатого века». Франс вряд ли принял бы то, чем такие речи обернулись; Маяковский заставил себя принять — и сломался. Пулмэн живет после, теперь. И что же? Молодые герои, победив кого надо, оказываются в Ботаническом саду. Гадать незачем, нам уже давно сказали, что героиня по имени Лира — новая Ева. Судя по заключительной фразе, основать они собираются «небесную республику». Неужели и такой опыт ничему не научил?

Я бы полностью объединилась с теми, кого назвала «менторами», если бы не заметила печальную вещь. Ангелов, которых Честертон назвал «бывшими», преследуют очень плохие люди. Некоторые из них — записные злодеи, вроде безжалостной дамы или распутного аристократа. Однако среди них есть и церковники, напоминающие не о Франсе и не о Маяковском, а о романе «Трудно быть богом». Но этот роман — притча, а не исторический экскурс. Здесь же речь идет именно о церкви, то есть о нас. Что ж, мы это заслужили.

Папа Иоанн-Павел II покаялся, многие другие — нет. Он покаялся за церковных людей, но не для всех конфессий он — предстоятель. Слепое пятно, загубившее средние века, не исчезло. Помню, сидит недавно обратившийся человек; читает «Историю инквизиции», и хоть бы что. Сказал бы: «Это ложь!» — нет, читает, делится с нами: «А такой-то епископ говорил об еретиках то-то и то-то». Мучают людей? И правильно, им душу спасали. Можно спросить, что делается с душой того, кто спокойно смотрит на чужие муки; но не нужно. Нас, видевших крайнюю жестокость, христианство не образумило. Да, коммунисты или там нацисты мучили зря, они вообще не верующие, что же до испанской инквизиции… и т. п.

Еще одна притча. Неофит-отец пошел с сыном в музей атеизма (кстати, зачем?). Увидев испанский сапог, хитрый мальчик спросил экскурсовода: «Это из Испании прислали?» Вот срезал! Муляж ему, гады, подсовывают. Мало того, через много лет отец гордо рассказывал это с кафедры на конференции. Там были католические и православные священники, и я рада сообщить, что они огорчились. Один потом удивлялся, почему ребёнок не испытал простого отвращения к жестокости. Говорят, детям оно не свойственно (с этим я не согласна, как кому), но отец-то мог поддержать или вызвать его.

Да, мы заслужили, и обижаться за себя не в праве. Однако откроем Библию, особенно Евангелие, посмотрим на икону, на картину или статую и, надеюсь, с нами случится то, о чем сказал Честертон:

Помню одна ирландская леди написала в своем журнале, что даже представить страшно, как равнодушный властелин бессмертных Фоме показывал следы гвоздей. […] Если бы новый Фома, Томас Хард и, это увидел, он сделал бы то, чего никогда не сделал бы не Прометей, ни Люцифер — пожалел бы Бога.

Пулмэна, очень точно показавшего предел дозволенного, я больше читать не стала. Надеюсь, понятно, что «дозволенное» не дополняется словом «цензурой» или «властями». Не хочешь — не читай, вот и все. Если же читают другие, не знаю, что нужно и можно делать. Точнее, думаю, что можно писать, чем и занимаюсь. А говорить, если не спросят? Вопрос открыт, даже если книжку взяли ваши дети или внуки. Моя бабушка в таких случаях говорила; могла и книжку забрать. Моя крестная, истинный ангел, огорчилась бы до слез и ждала. Наверное, она бы винила себя и молилась, но это уже не для статей.

Словом, удовлетворившись тремя авторами, я перешла к размышлениям о книгах, о детях и о воздействии. Упомянутый выше Илья Кормильцев сказал в одном интервью, что книги не создают человека. Я потом его спросила, и он признался, что перегнул для полемики, но действительно считает, что роль книг преувеличена. Простите за «открытую дверь», но это зависит от человека. Для меня, особенно в детстве и в молодости, книги значили почти все. Так бывает у многих, но вообще-то он прав. Однако сейчас и здесь нас интересует другое: что происходит с детьми и подростками, читающими современные сказки?

Я стала думать, и обнаружила много странного, хотя бы для меня самой.

Конечно «дети» и «подростки» воспринимают книги по-разному, они вообще резко отличаются друг от друга. Об этом можно написать, да и написали тысячи статей, но есть у «невзрослых» общее, и очень простое — эгоизм, или если хотите, эгоцентризм. И дети, сохранившие красоту зверьков или ангелов, и подростки, восставшие против всякой фальши, причислив к ней аккуратность и ответственность, бывают добрыми (особенно к «своим»), могут очень любить кого-то, но вообще-то людей не замечают, а себя — не знают. Помню, как пятилетний мальчик, слушая сказку Андерсена, тут же сравнивал «плохих» с кем угодно из знакомых, хотя сам был очень на них похож.

Как ни печально, участие к другим и умение взглянуть на себя приходится воспитывать. Другое дело, что это очень трудно, почти невозможно. Обычные способы — порка, крики, наказание — мягко говоря, не оправдались. Собственный пример тоже не работает. Притчи, рассказывающие, что мальчик развел грязь, бабушка стала убирать, а он бурно покаялся, не подтверждаются. Может быть «раньше» так и бывало, но только потому, что дети уже что-то знали. Нынешний ребенок, скорее всего, или не заметит или надуется. Пишу я это, чтобы напомнить о силе детского эгоизма. Непуганый ребенок от книжки не расколется. Пуганый чувствительней (а иногда — злее), но очень уж велика цена. Словом, нравственный запал сказки очень часто пропадает. Поэтому так грустно, когда родители пичкают детей «Нарнией» или Гайдаром. Подростка, особенно — нынешнего, читать это не заставишь, и слава Богу. Смотрите, что берут из Толкина — одну воинственность.

Берут они ее не случайно. Чувство обособленной стаи тоже очень свойственно подростку (ребенку — намного реже). Оно порождает и глухоту, если не жестокость к «чужим», и какой-то пафос. Пафос Гайдара, видимо, с чем-то совпадал, и далеко не всегда был навязанным. Пафос православный, католический или протестантский у кого-то может быть, и прививается, но вскоре сменяется враньем, пока подросток хоть немного угождает старшим. Наверное, главная причина в то;м, что христианству «пафос» противопоказан, он мгновенно превращает любую конфессию в то, что идеально описывают Евангелия (см. Мтф 2, 3 или Нагорную проповедь).

Фарисеи, как справедливо сказано все там же, живут совсем не так, как учат, а подростки особенно зорко видят фальшь, и тут их пафосу конец. Никакая «Нарния» его, славу Богу, не поддержит, а чисто сахаринные книги — тем более.

Неужели апофигизм лучше ложного пафоса? Не в том дело; наша неправда всегда порождает противоположное эхо. Может быть какое-то время оно целительно, вроде опасного лекарства. Как бы то ни было, большей частью дети теперь — непуганые и притворяются недолго, если вообще считают нужным угодить взрослым.

Отходы этого процесса совсем не утешительны. Далеко не только «у нас» многие так и не обретают ни совести, ни ответственности. Долго бытовал миф о том, что японцы разрешают всё детям (не подросткам). Знакомый японец удивлялся. И впрямь, в этой стране всё было налажено, как в механизме, детей втягивало в иерархию, порядок, ответственность. Оказывается, сейчас и они одумались, повторяя западные открытия, которые считались новыми и при Оскаре Уайльде, и при потерянном поколении, и при мятеже 60-х, и теперь (далее везде).

Никто не знает, сколько ни думают, почему один человек такой, а другой — совершенно ему противоположный. Наследственность — почти полная тайна; во всяком случае, не она определяет нравственный выбор. Среда? От нее есть средства защиты, одно из которых — бегство в книжный мир. Снова предложу трюизм, трудный, как все трюизмы: больше всего помогает очень хорошая семья, целый мир, похожий на Муми-дол — с животными, взаимной уступчивостью, вниманием к другим. А особенно важно, чтобы не было ни мещанского всезнания, ни презрения к «мещанам». Словом, семья должна быть окном в рай. Однако (как и Церковь, другое окно), она легче всех «институтов» становится ужасной. Хуже всего — искажение лучшего.

Такие семьи существуют, но их очень мало. Точнее, существуют фрагменты таких семей, иногда — временные. Ребенок поживет несколько лет в Муми-доле — настоящем, не из мыла — и это окажется «крепче меди». Конечно, позже он наделает глупостей, а то и гадостей, он же человек, но самое важное останется. Речь идет не о спасении. Это не богословская статья, а будь она богословской, я бы писала о том, как спасает Бог в самую последнюю минуту, может быть — всех до единого, может быть — не всех. Оставим эту более чем опасную тему, вернемся к книгам.

Тогда появятся другие трюизмы: что-то книга дает, но далеко не все. Чем больше она подменяет жизнь, тем больше из нее возьмут, однако, редко берут ту нравственность, которая стоит на «золотом законе». Закон этот труден. Окружающие, чаще всего, его не соблюдают, и «на самом деле», не в прописях, ему не учат. Книга обычно учит, но одной ей не выдюжить. Если я не права, тем лучше.

Что же читают непуганые апофигисты? Честно говоря, не знаю, хотя часто их вижу. Может быть, кого-то привораживает особая красота стихов. Может быть, кому-то (что хуже) нужен наркотик той странной словесности, которую я сравнила с дурным сном. Однако Льюис, чью «Нарнию» используют почти впустую, писал и для взрослых, мало того — именно для тех, кто дошел до фазы блудного сына. Этому особо посвящена странная повесть «Кружной путь», в которой настоящий, не «бывший» ангел поет такую песню:

Кончился старый век,
Все вам разрешено,
Больше нет красоты,
Доблести и стыда.
Но Ты по-прежнему жив,
Ты поможешь опять,
Царь Мой и Бог Мой.

Мало того — честное слово, есть и красота, и доблесть и стыд.

Книги мне дали такие:
Диакон Андрей Кураев. «„Гарри Поттер“ (попытка не испугаться)». М.: «Андреевский дом», 2004.
Дуэн Колдзер. «Четыре желания». М.: «Иностранка», 2003.
Филипп Пулмэн. «Темные начала» (трилогия: 1. «Северные огни»; 2. «Чудесный нож»; 3. «Янтарный телескоп»). М.: «Росмэн», 2004.