Вышел роман Грэма Грина в переводе отца Александра. Выходил он и раньше, в переводе Натальи Альбертовны Волжиной. Сделаны оба перевода очнь давно и почти одновременно (у отца Александра, по-видимому, чуть раньше), а потом, как всегда с Грэмом Грином, пошли приключения, которые могут быть и чудесами. Перевод Волжиной начисто потерялся — и неожиданно нашелся. Перевод батюшки жил странной самиздатской жизнью.
Заметим, что самиздатский перевод похож на средневековый. Прежде всего он по ходу времени видоизменялся, иногда — самым диким образом, не говоря уже об опечатках. (Особенно отцу Александру нравилось «нищенство» вместо «ницшеанство».) В переводе о. Александра к гриновскому роману прибавляется голос его собственный; интонация передает даже улыбку.
Отец Александр себя переводчиком не считал. Не считал он себя и писателем, мало того — философом, богословом, библеистом. Я не знаю, с каким бы определением он согласился, очень уж не любил он не высокопарности, ни ярлыков, но все-таки скажем, что был он миссионером, проповедником, пастырем. Конечно, одаренность просто била из него, склад ее — охарактеризовать трудно. Если бы ленинцы, среди прочего, не обесценили слово «живой». оно бы подошло тут как нельзя лучше. И даже отослало бы к словам из Писания: «Жив Бог и жива душа твоя».
Отец легко писал, легко усваивал науки, но и легко к ним относился. Сравним его с обычным писателем или ученым и сразу увидим: у него, в отличие от них, нет кумиров, не говоря уже о то, что он ни в малейшей мере не творит кумира из самого себя. Трудно передать, как редко это бывает. То, что нужно проповеднику, он брал отовсюду с какой-то немыслимой живостью. Библеист ли он? Настолько, насколько требовала миссия. Философ? То же самое. Писатель? Вспомним, как охотно и благодарно принимал он любую поправку. Перевод его, кажется, не правили, а он бы с правкой согласился, хотя считал, что тот, кто любит кота, узнает его и в мешке.
Конечно, перевод Волжиной лучше, тут и говорить не о чем, однако новое издание — это свидетельство, документ. Так передал отец Александр дерзкий роман Грина, который испугал даже Пия XII. Казалось бы, жизнь нашего отца и жизнь безымянного патера — похожи: оба исповедуют Христа в безбожной стране, оба — за это убиты. Конечно, они — мученики в полном смысле слова, свидетели. Но патер (как обычно у Грина) живет в мире максимально похожем на ад. Отец Александр видел мир преображенным. Помню, как в 1975 году в маленьком новодеревенском домике, когда я пожаловалась ему, что уже совсем нет сил, дышать нечем, он показал в окно на дерево и птиц. И на кошку.
Конечно, и соблазны у гриновского героя иные: отец Александр был неправдоподобно добродетелен, но опять же дело не в этом. Христианин неприятен миру по одной из двух причин — из-за того, что он верен Христу (это для мира неудобно) или из-за того, что неверен (и здесь мир прав). Гриновский герой неприятен по обеим причинам, хотя грехи его — того человеческого свойства, которые другой замечательный священник назвал «грехами Петра», это — жалкие слабости. О. Александр мог быть неприятен миру по первой причине — из-за неповрежденной силы.