Предание об Ирине Куниной

И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежных…

Жизнь гораздо больше похожа на старинный роман, чем думают даже сейчас, а тем более — в 30-е годы. Тогда, в «безумное десятилетие», разве что маленькая девочка могла в это верить (и верила). Если бы взрослым рассказали, что все сойдется, все найдутся, выступит смысл, вряд ли они бы поверили. И первой бы не поверила прекрасная, печальная сестра Ирины Куниной.

Сошлось-то все, но не все я знаю, и понять не могу, почему часть семьи осталась. Они были явственно и трогательно «богатые», росли с гувернантками и домашними учителями, среди которых был Николай Сурин, сын лицейского швейцара, позже — замечательный детский хирург, и в те 30-ые годы сколько красивых, маленьких вещей видела я у сестры и самого младшего брата (у другого из выживших, Ильи, я была гораздо позже, в Москве, но тоже не забуду каких-то особенно прелестных «антресолей», мансарды в Замоскворецком домике). В Питере, насколько я понимаю, живет племянник, Владимир Владимирович, писатель; я давно потеряла его из вида. Но я ухожу в сторону. Сейчас я должна сказать о самом предании.

Вот, середина 30-х годов. Парашютистки, парады, песни. Церковные старушки, переулки, соевые конфеты. Торгсины, фильдеперсовые чулки, совершенно сказочное пространство «заграничных городов». Мика Кунин, музыкальный издатель в очках, рассказывает семилетней девочке о прелестной старшей сестре, которую водил по голодному, холодному Петрограду сам Гумилев и при этом, как ни странно, были фиалки. Ирина написала загадочному Гумилеву стихи, где есть строка: «…Об одном прикосновении Вашей руки». Кто такой Гумилев, девочка не знает, и Мика читает ей «Заблудившийся трамвай». Рассказать, как слышит его человек семи лет — невозможно, представить — легко. Такой человек живет ровно в таком мире.

Сестра со стихами и фиалками помогала и девочке пятнадцатилетней, в Алма-Ата, куда едва довезли другую, несчастную сестру. Тогда я представляла себе ее (Ирину), чтобы перенестись и в голодный, холодный Ленинград, который был снова, но еще хуже. Наверное, в эти годы все ходят и выдумывают — и она была героиней моих выдумываний. Я уже ничего о ней не знала, и никогда не видела таких фотографий, чтобы, скажем, узнать ее на улице. Тем весомей было предание.

Ирина Кунина пишет, что сестру ее довезли до Алма-Ата. Видимо, когда она приезжала со своим мужем, Божедаром, уже не было в живых ни мужа сестры, ни Валентины Михайловны Ходасевич. На самом деле Валентина Михайловна увидела их в эшелоне, которым все они ехали в Среднюю Азию. Она застала последний день, а потом муж вышел в Куйбышеве (Самаре) и, повез ее там в больницу — но тщетно. Позже он добрался до Алма-Ата. Уже он говорил, что на считанные секунды она стала такой же красивой, как раньше.

Только сейчас, читая в эпилоге ее воспоминания, я узнала, что сестра доехала до города, где мы тогда были. Я была уверена, что она умерла у нас в Ленинграде осенью. Как могло случиться, что никто не сказал? Старинный роман. Сейчас много хорошего, но оно не оживает, если нет обращенной в прошлое благодарности, обращенной в будущее — надежды. В разное время разные вещи оказываются необходимым противовесом. Казалось бы, что такое нежные европеянки, прелестные вещи, фиалки в голодном городе? Наверное, суета, если не хуже. Но ведь нет! Представьте себе все это рядом с бойкой и беспощадной некрасотой футболок и коммуналок. Мандельштам в те же годы, стараясь как только мог, по меньшей мере дважды вспомнил о «таком», один раз — отрекаясь, другой раз — нет1. Людям, утратившим или еще не нажившим «важность», это — можно, и они за это благодарят.

Будем же благодарны Ирине Куниной — и фее из преданья, и мудрой старой женщине, сохранившей чувствительность девочки из старинного романа.

  1. «С мифом державным», «Я пью за военные астры». []