1. Купила я книжку — видимо, хорошую. Правда, то, что в ней сказано, уложилось в одно эссе Честертона и одну главу Льюиса, но написана она для тех, кто в жизни своей не слышал простых христианских истин. Об этом можно было бы поговорить, но я — не буду; мало того, я не скажу, что это за книжка. Цель этой заметки — про стая: чтобы те, кто ее издал (есть переводчик, а есть и редактор), больше так не делали.
Много переписала я нынешних переводов, и многое в них бывало — канцелярит, феня, «король Саул из Тарса», но такое даже мне не попадалось. Канцелярит — предельный, «является» — все время, пассивы, цепочки родительных падежей, наборы отглагольных существительных. Хорошо (то есть плохо), «все так пишут». Но если есть редактор, почему не узнать, что Беллок — не женщина («…переведенную… Хилори Беллок…» и дальше «перевода, сделанного […] Беллок»), а кстати и не Хилори, даже не Хилари; что «Иоанн из Кросса» — Хуан де ла Крус или Иоанн Креста; и еще много чего, в том числе — что в 1 Послании к Коринфянам все-таки не написано:
Любовь долго страдает и это благо; любовь не есть зависть; любовь не кичится собой, она не самодовольна… Любовь не ищет жизни для себя, ее не легко добиться, она не боится зла … переносит все, верит во все, надеется на все и терпелива ко всему. Любовь не бывает неудачной, но будучи направлена, она не сбивается с пути, будучи на языке она проходит, будучи в мыслях она исчезает1.
Недавно Борис Владимирович Дубин писал в 1 номере журнала «НЗ» о том, что так, вот так, переводят философские, религиозные, трудные книжки. Ну, переводили бы чтиво для лотков — жаль, но все же меньше! Зачем браться за сложные и тонкие тексты? Я не понимаю.
2. Почему у многих книг или нет редактора, или лучше бы не было? Сейчас читала хорошие книги известных ученых. Там — вот что: Жагеллоны / Пиасты / Барба Радзивильская / варшавский храм Сен-Жан / Жан Замойский / св. Этьен / Венцеслас / Ладислас / Огюст де Сакс / Лоран ле Манифик (он больше всех мне нравится) и, конечно, Шарли, Жаны, Жаки любых национальностей. Это — первая книга. А вот — вторая: Татиен / Лактанс / Фредерик Великий / Марсион и др.
Это — ясно, просто чешут, как по-французски. А есть и странное. Например, Бультман стал Родолфом Балтманом — видимо, решили, что он англичанин или американец. В примечаниях тоже загадки. Например, автор их (наш, конечно) серьезно предупреждает, что не уверен, о каком из двух святых Бернаров (да, без «д») идет речь. Что ж, их действительно два. Текст ясно показывает, что здесь говорится о Бернарде Клервосском (по переводу — «Клервонском»). Но почему в примечаниях в виде второго Бернарда предлагают Фра Дольчино (здесь — «Бернар Сладостный»), который уж точно в разряд святых не попал? Кстати сообщается, что бернардинцы — «псы Господни». Это не так. Лучше уж просто не писать.
Редактора в этой книге нет. В первой, откуда запомнила Жагеллонов — кажется, есть. Может быть, приглашать хоть студентов, они обычно что-то знают. Переводишь, скажем, с французского, но встречаются в тексте и люди других стран. Посади прилежного студента, он и вспомнит, кто как произносится. Кстати, почему-то беды именно с французским. Английский получше; припоминаю сейчас одного Дэвида Динанта (Давид Динантский), да и то в газете.
Видите, какие скромные просьбы. Канцелярита студент не выправит, не решится, а как его много!
Про бедных Ягеллонов заметим, что в переводе с польского или с литовского они оказываются Ягеллончиками (сама видела).
- Далее в тексте: «Вот краткое и очень красивое изречение в отношении разницы…» [↩]