Узор из роз
Лет тридцать назад, в Вильнюсе, ко мне прибежала приятельница, которую мы, по первой букве имени, назовем Д. Как у многих из ее поколения, у нее была привычка обращаться «к шаману». Говорилось это с полусмущенной улыбкой, а значило, что сам ты в Бога не веришь, но все-таки неплохо обратиться за помощью к тем, кто верит. Тогда она просила за своего близкого приятеля Звиада Гамсахурдия, которого посадили, а он тонкий, сложный и тюрьмы не выдержит.
Д. была замужем за совершенно замечательным эстонцем. Он, театровед и семиотик, приехал в конце 60-х работать в знаменитый паневежский театр (это оттуда Банионис, Будрайтис и другие в том же духе). Литовского он не знал, в театре говорил по-французски и отчасти по-русски. Такие свойства его речи немедленно проявились, когда он, влюбившись в Д., стал ездить в Вильнюс, где потом и остался. Гуляя с ней по усаженной розами площади, он сурово сказал: «Их есть плохая qualité»1, что, естественно, вошло у нас в поговорку.
Через год у Т. и Д. родилась дочь, в дальнейшем — совершенно похожая на куклу XIX века, а еще лет через пять жизнь их пропиталась какой-то скандинавской трагичностью. Т. беспробудно пил, оставаясь при этом неописуемо прекрасным, вроде гофмановского или андерсеновского героя. Работать в Вильнюсе он не мог из-за языка и собирал библиотеку о, как он выражался, «розкруанцах»2 и более реальных, но не менее сомнительных сектах. Сам он был не оккультистом, а строгим протестантом, предпочитавшим всем прочим только Барта и Кьеркегора. Собственно, он первый давал мне их (по-французски) и лучший, какой только может быть, перевод «Града Божьего» на английский, который сделал друг Честертона, католический издатель Шид — с ним, как ни странно, мне посчастливилось увидеться, когда он был уже очень стар.
Скончался Т. моложе пятидесяти, внезапно. Судьба его семьи — другой сюжет, к которому и не подступишься. Зато про Фрэнка Шида надо будет рассказать.
Прошло много лет, и вот в больнице я узнала по «Эхо Москвы», что в Грузии что-то творится. Привычно пожалев очередную Ниневию с ее детьми, скотом и т. д. и ничуть не разбираясь в том, кто там прав, я немедленно вспомнила историю, которую читала незадолго перед этим.
История. Дочь поэта К. Р. Татьяна влюбилась в простого князя. Ну, просто стишок из честертоновского эссе про Оксфорд — «А третий был простой барон…»! Этот князь был из Багратидов, казалось бы — чего им еще? Но нет. Отдали Грузию России в 1801 году, и вы уже не царского рода. Неужели так было везде? Вышла же дочь Виктории за герцога — не Grand Duke, а тоже простого. Не захочешь порадуешься, что сейчас наследники престола женятся Бог знает на ком.
Вынося за скобки увлекательный вопрос о статусе Ирины Багратион-Мухранели, покойной Марины Багратион-Мухранской и ее сына от еврея-сценариста Юры Мухранского (о великой княгине Леониде — не говорю), вернёмся к бедной Татьяне. Она попросила у кого-то достаточно ученого книжку про Грузию, и он дал ей Марра, того самого Марра, еще не знавшего, что он навыдумывает. Потомок грузинских крестьян и знатнейших шотландцев сообщал читателям, что царица Тамар († 1212), прообраз Тинатин из «Витязя в тигровой шкуре», была не вамп, а святой. Татьяна к ней тут же обратилась и вскоре вышла замуж за своего Багратиона.
Потом он погиб, она мыкалась по свету, добралась до Иерусалима и, как Руставели, там постриглась. Без всякой подсказки ее нарекли Фамарью.
Лежа лицом к стене, я час за часом обращалась к ней, к св. Тамаре, а заодно — и к св. Нине, которую они, несомненно, почитали. Дети, скот и те, кто не может отличить правую руку от левой, остались живыми и здоровыми. Назвали всё это «революцией роз»; наверное, второе слово обезвреживает первое.
На днях, давно дома, слышу — что-то в Аджарии. Только я вспомнила то, что сейчас описала, а тамошний кесарь уехал, чтобы не пролилась кровь. Кажется, так и сказал.
В день святого Франциска
Читая предыдущий очерк, вы чувствовали, надеюсь, как опасно писать в духе: «…я помолилась — и вот…» Собственно, это похоже на рассказы о своей, скажем так, любовной жизни. Нет, хуже того; ведь мы не только открываем то, что заведомо сокровенно, но и возвышаем себя.
Тем самым узкий путь сужается ещё больше. Мы не можем сообщить именно то, чем просто пронизана жизнь. Приходится отбирать не самое серьезное и в какой-то мере придуриваться, не соскальзывая в иронию.
Поэтому лучше рассказывать со стороны, не о себе. Однако здесь мы очень неглубоко берём, почти одну поверхность, хотя — кто знает! Как бы то ни было, теперь я расскажу чужую историю.
Почти тридцать восемь лет назад оказалось, что один друг Муравьевых и, соответственно, мой, совершенно не собиравшийся жениться, завел роман (что за выражение!) с девушкой лет восемнадцати, выглядевшей на пятнадцать. Приятели бурно возражали: нашего NN женит на себе какая-то фитюлька! Тем временем началась осень, прошел сентябрь. NN сидел у кого-то в коммуналке и пил, по тогдашнему обычаю, несусветную гадость. После полуночи соседи вызвали милицию, и та, выбрав наугад двух молодых людей, дала им по пятнадцать суток.
Четвертого октября, когда я в очередной раз только что приехала из Вильнюса, друзья собрались к нему в узилище, на исключительно неприятный заводской двор. NN. наголо бритый, но с усами, сидел на катушке кабеля. Мы приближались к нему цугом и пели «По тундре». Мужчины несли напитки, юная Ч. поливала слезами курицу. Посидели, поели, кто хотел — выпил, а позже оказалось, что именно тогда NN решил, что все это — знак и он на Ч. женится, как только обретет свободу.
Теперь у них четверо детей и девять внуков. Мои крестники — Ч., старшая дочь, младший сын.
Впервые замужем
Осенью мерзкого 1980 года молоденькая дочь одной женщины вышла замуж. Точнее, вышла она в конце лета, но осенью произошли описанные ниже события. Месяца за два до свадьбы у мамы и дочери провалился в передней потолок. А надо сказать, порядок был странный: ДЭЗ или как его там в дело не вмешивался, что же до привычных литовских частников, они уже стали скрываться. Словом, зять, недавний хиппи, с удовольствием принявший роль барина, решил починить все сам. Правда, это получается не барин, а хозяин, но барином он тоже был, скажем — целые дни полулежал в шелковой домашней куртке своего нынешнего тестя, давно женатого не на этой маме (куртку забрала дочь).
Ушел он, а обратно его принесли сын скромного музыканта Ландсбергиса и еще один приятель. Отоспался, отдышался, пошел снова дней через пять — и уже пропил не только деньги, но и обручальное кольцо. Дочь очень рассердилась и, заодно, сказала матери, что это у него от страданий — неудобно жить с другим поколением.
Поколение в виде матери село думать и придумало: 1) разменивать квартиру или 2) отдать свою комнату их приятелю, а самой попроситься в его однокомнатную квартиру. Не успела она додумать мысль, пришел знакомый ксендз и строго запретил оба варианта. Получалось довольно безвыходно, и она пошла гулять.
Неподалеку шел фильм «Впервые замужем». Сюжет оказался знакомым: дочь говорит матери, что зятя она стесняет, мать уходит — а дальше уже странно, выходит замуж, причем впервые, поскольку отец этой дочери ее в свое время бросил. Мать (уже наша), привычная к «самой жизни», все-таки удивилась, это слишком. Просто Вудхауз какой-то с его ангелами! Пошла домой в несколько сдвинутом состоянии, скорее — вверх, чем вбок или, тем более, вниз.
Как и говорил ксендз, молодые разошлись недели через две. Вскоре дочь вышла замуж, уже не впервые. Мать, естественно, не вышла — и никто не просил, и незачем, и она, как-никак, состояла в нерасторжимом католическом браке.
Лето в Литве
Лето 1963 года началось с того, что ушел на небо Иоанн XXIII. Мы еще не знали, что он предложил Богу свою земную жизнь за спасение мира — не в богословском смысле, а в самом простом, как в конце того же Ионы. Священники, от Литвы — очень мало, собирались в Ватикан. Среди них был ученик кардинала Беа, седобородый капуцин о. Повилас Кучинскас, служивший у Петра и Павла. Ему очень нравился образок на перламутре, оставшийся от моей прабабушки, Почаевская Божия Матерь. Я отдала его ему, а он подарил Беа. «Оссерваторе Романо» сообщила, что русские верующие тайно прислали перламутровую икону Богоматери. Как странно искажается все на бумаге, да еще в печати!
Тем летом мы почему-то пробыли только две недели в райской деревушке Пярвалка. После этого с середины июля повалили московские гости, что побудило сложить очередное хокку о нашей жизни:
Летние туфли развалились,
Два Преображенья, два Успенья,
Гости кишат как угри.
Среди гостей был Алик Вольпин. Сижу и пишу это 12 мая, в день его восьмидесятилетия; значит, тогда ему было тридцать девять. Наверное, читатели знают, что через два года он основал движение, поразительное не только неожиданностью и смелостью, но и тем, что он не нарушал закона, поскольку призывал соблюдать существующую конституцию. Назвать смелым его самого будет неточно. Он витал вне страха, а тут, в быту, переваливался из психушки на волю и обратно. В Бога он не верил и отговаривал тех, кто верит. Идем мы как-то от св. Анны к Остробраме, он тверд и предлагает поставить опыт: если мы увидим под ногами жемчужное ожерелье, значит, есть хотя бы чудеса. Спутники его от такого глупого опыта отказались, но неутомимый и покладистый Алик предложил другой, заменив ожерелье отъездом за границу. Уехал он через восемь лет, в мае 1972-го; но, когда стал бывать в России, оспорил как-то хитро чистоту упомянутого опыта.
Если ничего не помешает, вечером иду на шумную тусовку в честь восьмидесятилетия. Насколько я знаю Алика, он ее и не заметит. Вам же очень советую прочитать вышедшую года два назад книгу об Александре Сергеевиче Есенине-Вольпине, где есть его статьи и стихи.
На следующий день, или Полвека спустя
По-видимому, 12-го разыгрался ангел, похожий на эльфа. Написав предыдущий очерк, выхожу и сажусь в троллейбус, зная, что ехать надо «в пресс-центр», который находится «на бульварах». Решив, что это — рядом с ТАСС или с Домом журналистов, я вылезла у Никитских, но пресс-центр за углом оказался совершенно другим. Дошла до журналистов, там тоже ничего нет, но идет Лена Седеги, полуперсиянка, которая нужна мне и для одного перевода. Я ей говорю, что запуталась, она берет мобильник и запросто спрашивает: «Ириша, где вы там? Н. Л. не может вас найти». Оказывается, что ее ближайшая подруга — жена Виктора Финна, издавшего упомянутую книгу.
«Независимый пресс-центр» оказался прямо напротив памятника Есенину. На бульваре — памятник, на тротуаре — вход в этот центр. Никакой тусовки там не было, даже наоборот, если так можно сказать. Из «общественных лиц» были только Сергей Ковалев и Людмила Алексеева, остальные — математики, диссиденты помоложе и рязанские почитатели Есенина. Алик (бывшая жена, царившая там, называет его «Алек» — может, так и нужно?) сидел тихий и важный, в чужом пиджаке. Выступавшие рассказывали, какой он особенный математик, просто из «Алисы», и, главное, как он ценит правду. Например, с кагэбешниками он никогда не лгал. Увидев в анкете вопрос, кем ему приходится мнимый еврейский родственник, ответил что-то вроде «Мне еще не сказали» и т. п., в таком же духе. Длинный тост Ковалева подводил к выводу, что Александр Сергеевич — даже не герой (это бесспорно), а Божий человек.
Сам он читал свои старые стихи и очень веселился. Например, есть там замечательные строки, которые в конце 1962 года Ильичев3 сдуру привел в разгромной статье: «Эх, товарищи, коровы и быки, / До чего вас довели большевики!» Стихи сравнительно длинные, ближе к концу получается, что он все-таки уедет, а там «И настолько ведь останусь я собой, / Чтобы вызвать всех католиков на бой». Однако чуть позже появляется строчка: «…А противящийся вере просто глуп». Пояснений нет. Глуп — и все. Он и сейчас считает себя неверующим, но уже без опытов, скорей вроде агностика.
Микрочудес в духе эльфов было столько, что назову только последнее: старый знакомый, который отвозил меня домой, оказался и соседом: я — в доме 6, он — в доме № 1.
- Примерно: «У них плохое качество». Фраза неверна и по существу, розы были хорошие. [↩]
- Как догадался читатель, это розенкрейцеры. Чтобы оправдать сноски, скажу, что общества этого, скорее всего, не было. По недостоверному преданию, основано оно в XV веке, но мало-мальски достоверные сведения приводят только к мистикам и нравственным реформаторам ХVII-го, которые то ли составляли особое общество, то ли нет. [↩]
- В то время — секретарь ЦК КПСС. [↩]