День Победы
Весной 1946 года на филфаке готовились к первой годовщине Победы. Мама разрешила надеть ее платье из жатого шелка в зеленую, белую и алую полосочку. Наши начальства (студенческие) притащили тачку с мороженым. Интересно, помнит ли кто-нибудь такие тачки, вафли с именами и жатый шелк?
Чтобы заплатить за мороженое, устроили что-то вроде благотворительного базара. Мне предназначалось продавать подснежники; были они в ивовой корзинке. Придя на второй этаж, должно быть, взяв корзинку, я стала ходить мимо актового зала. Надо сказать, что второго апреля я мгновенно влюбилась в Георгия Владимировича Степанова, который только что вернулся из лагеря, где был после плена (да, да) и совсем недолго. Загадку эту никто из его друзей так и не разгадал.
Месяц с небольшим мы говорили внизу, на площадке, по часу — по два, и о стихах (он любил Гумилева, я — Ахматову), и о филологии, и об Испании, где он побывал в 38—39-м году. Naturallement, еще в мае или июне 45-го я взялась за этот язык, но скорее всего бросила бы — а тут от любви стала вдобавок испанисткой.
О том, как живет он, мы поговорить не удосужились. Поднявшись в воздух от счастья, что он наконец пришел, я не обратила внимания ни на какого-то военного, ни на чрезвычайно милую женщину. Однако он их представил: «Моя жена» и «Сережа Моисеенко».
Тогда я первый раз испытала совершенно невыносимое горе, что ничуть не препятствовало дальнейшему. Мороженое перевернулось. Стали собирать деньги, впопыхах продавая и подснежники. Студент-классик Слава, на два курса старше меня, отдал всю свою стипендию. Он же проводил меня домой, и мы потом гуляли белыми ночами, читая уже Мандельштама. Собственно, гуляли мы и осенью, пока Степанов не стал учить испанскому маленькую группу (4 или 5 человек) и не началась исключительно тягомотная, но очень полезная дружба, которая оставила мне сюжеты для снов в духе XII века и еще одну профессию.
Моисеенко оказался бывшим мужем Иры Муравьевой, отцом Лени и Володи, с которыми я познакомилась через девять или десять лет. Кто отец мальчиков, я узнала не сразу, поскольку они гордо носили имя Муравьевых.
Георгий Владимирович стал академиком, возглавил Институт языкознания и женился на совершенной красавице в испанском духе. Он и его вторая жена скончались в один и тот же месяц в академической больнице девятнадцать лет тому назад. На похороны приехали из Питера все, кто остался из побывавших в Испании. Что было потом с ними, не вмещает сама жизнь.
Женский сюжет
Теперь все знают, что есть мужской сюжет, «основной миф» — герой поражает насмерть хтоническое чудовище. И впрямь, человек противостоит энтропии иначе, чем цветок или кошка. Но сейчас меня тронуло другое: ведь есть и женский сюжет.
Года три тому назад1 мне попалась в английском журнале статья о Камилле Палья2, и я поначалу обрадовалась. Слава Богу, кто-то посмел напомнить, что мужчина и женщина — разные. Однако вскоре выяснилось, что для бедной Камиллы суть их отношений — борьба, а женщина — ведьма.
Нетрудно заметить, что ведьмы есть не только в сказках, в жизни их даже больше. Есть в жизни и тихие женщины. Золушка резко отличается от мачехи и злых сестер. Одним нравится она, другим — они.
Сейчас и здесь вынесем за скобки мачеху и сестер — хотя бы потому, что в жизни, как и в сказке, землю наследуют не они. Когда мы перестанем верить, что блаженны бойкие? Хорошо, «мир» в это верит, ему так положено, но у нас и до Нового Завета есть 36-й и 70-й псалмы и сотни других напоминаний. Если все они не убедят, примите мудрость сказки на время чтения, иначе эта заметка будет совсем непонятной.
В чем заключается «женский сюжет»? «Она» встречает чудовище, чаще — несчастное, но иногда и вполне довольное собой, как муж Кандиды3. Если помните, она выбирала между ним и довольно неземным поэтом, пока не поняла, что поэт без нее перекрутится, а прославленный деятель — нет. Почти бесполый Шоу угадал очень важную истину: хорошая женщина — няня при самолюбивом ребенке. Неверие помешало ему додумать: на самом деле она не раздувает тщеславие, вроде безумной бабушки, а растворяет тем непередаваемым способом, благодаря которому ее можно уподобить и голубице, и змее. Чудище сбрасывает шкуру, а под ней — принц.
Если раздувать, а не растворять, выйдет история о Цахесе4. Самолюбие опасно и для себя, и для других. Союзы, основанные на нем (жена умело и незаметно подпитывает амбиции мужа) часто кончаются так же, как в сказках: сожрав всех вокруг, муж съедает и ее.
Заметим: то, что мир именует добротой, к делу не относится. Властная забота настолько типична для женщин, что им очень опасна всякая власть, тем более — сакральная, как в Церкви или в семье. Свойства и действия Аленушки или французской Красавицы совершенно другие. Снова припоминаются слова о голубях и змеях или дикая притча об управителе. Но эту особую, животворящую хитрость нельзя объяснить тем, кто ее не знает.
А внешне — все просто: «она» увидела в нем принца, и он им стал. Можно назвать это воскрешением. Если помните, Бердяев пишет, что самая большая слабость — убить кого-то, самая большая сила — воскресить. Пушкин знает, что «нежного слабей жестокий». Хорошо бы помнить и нам, что «сила» и «властность» — не синонимы.
Как и всякое движение, подвиг, это не остается без награды. Иногда возникает поистине райский союз. Бывает ли он в молодости? Не знаю; зато бывает, когда мученический венец сменится царским.
Здесь мы разбираем сюжет «Аленького цветочка». Если «он» и так — человек, очень хорошо; но не чаще ли остается он безбрачным? Иногда же возникает особый сюжет, «Пигмалион». Я не знаю, возможна ли в нем удача, но если ее нет, крест исключительно тяжел.
А вот и «сама жизнь»: мы читаем Пелевина, а он рассказывает про лису, которая научно объясняет сюжет «Красавицы и Чудовища». Собеседник лисы огорчен; ему казалось, что смысл этой сказки — «amor vincit omnia»5 Лиса, естественно, возмущена его глупостью.
Очень жизненно, а главное — только стала размышлять про «La bête»6, а тут промыслительное совпадение.
О любви
Кончался первый семестр. Как обычно, мы медленно ползли по темным векам, от V до XI. И вдруг в декабре мои бедные барышни стали спрашивать о Высоком средневековье, а конкретнее — о «чуде XII века» со всеми его странностями. Далеко не в первый раз, то — в виде истории, то — в виде «христианской словесности», им преподносились все эти сведения, так что они примерно знали, что к чему. И вот зашел разговор о куртуазной любви.
Прочитав рассуждения отца История из «Кружного пути»7, мы поспорили, как обычно, о плюсах и минусах этой удивительной подмены и, почти не заметив, уже говорили вовсю о «недостойном отдыхе» золотой молодежи приятелей Катулла; о русском браке; о браке греческом; об Аспазии; о страшных страстях Меровингов — в общем, обо всём, что предшествовало открытиям XII века. Слава Богу, рядом стояла уже не эллинская «модель», а плачущий Иаков, «Песнь песней», Иоаким и Анна. Перемахнув через XII век, мы дошли уже до Спенсера, до Джона Донна и подбирались к дальнейшему, когда оказалось, что первая энциклика Бенедикта — именно о любви, снизу доверху, от concupiscentia и до сaritas8 в самом лучшем ее виде9.
Перед воцерковлением
Довольно давно кто-то сказал мне, что мои постоянные отсылки к советам отца Станислава уже просто смешны. Речь шла, конечно, об его словах перед конфирмацией одной девочки. Вероятно, вы помните, что он попросил ее со всеми считаться и ставить туфельки ровно. Просьбы эти были бы менее смешны и меньше бы надоели, если бы, воспитывая детей, мы хоть немного их учитывали.
А так, мы учим их разным и долгим молитвам, мнимой тихости, умению проходить вперед, в общем — многому, только не этому. О злосчастных туфельках я писала и буду писать. Сейчас сосредоточимся на «считаться».
Со времен Руссо (на самом деле раньше) догадались, что страх и боль — не самые лучшие средства воспитания. Кричат, конечно, не меньше, тут дело в сорванных нервах и хамских привычках, но умом — знают что-то такое либеральное. Как ни странно, этим отличаются не только прихожане Космы или Успенья, но и самые что ни на есть фундаменталисты.
Припомним, что мы делаем, если наши дети ни с кем не считаются. Хорошо, кричать — не стоит, но есть еще мудрые намеки, и шутки, и пример, и молитва. Что там, есть слезы — я думаю, няничка заплакала бы, если бы одна из ее воспитанниц кого-нибудь обижала. Конечно, детей раздражают слезы, но только тогда, когда мы сами уже раздражаем их. Бывает и другое — особый страх, похожий на страх Господень и проистекающий из любви.
Вот недавно довольно маленькие девочки съели половину напеченных для всех блинов. Видит Бог, наша повариха скорее растерялась, чем рассердилась, и сказала что-то очень мягкое подошедшему отцу. Он не растерялся, и не смутился, и не извинился за них — напротив, стал сердито их оправдывать. Дети хитры, они тут же капризно заревели. Когда он закончил свою речь советом извиниться, вышел и хлопнул дверью, все сидели как оглушенные. Стоит ли водить детей в храм, чтобы в самом лучшем мирском стиле поощрять их себялюбие?
Честертон, если верить биографам, сорвался три раза в жизни. Один из них был вызван тем, что пришедшая в гости девочка свысока разговаривала со служанкой. Я очень напугана криком, очень его боюсь — слишком уж много приходилось его слышать, но здесь вполне его понимаю (и Честертона, и крик).
Так и получается, что мы приторно добры со «своими», пока не поссоримся, а с людьми вообще обращаемся ничуть не лучше атеистов. Закончу притчей: однажды в Литве приехавший москвич попросил нас с отцом Домиником вернуться до шести, поскольку у него часов в семь поезд. Я прибежала без четверти шесть и с удивлением увидела, что на площадке стоит отец Доминик, держа на руках кота Кешу. Услышав к тому же «Не волнуйтесь, все в порядке» (речь, конечно, шла о коте), я заметила, что большой кусок двери выпилен. Пришлось забивать его чем попало, чтобы Кеша не убежал. Дня через два допросились столяра из ЖЭКа. Доминик еще застал гостя примерно в половине шестого, и тот объяснил, что уже взял пилу у наших соседей, нельзя же опаздывать на поезд. Арифметическая часть: от нас до вокзала было не больше получаса. Интересно, когда он пришел и решил не ждать?
NB. Это — не злопамятство, даже не обида, а очень яркий пример полного несчитания с другими. Когда-то считали, что воспитанные — да, кем-то воспитанные — люди так не делают. Хорошо, все мы рады потянуть одеяло на себя, но на то и «культура», тем более — христианская. О более глубоких причинах стыдно говорить.
Слепое пятно
Очень давно, до Саула и Давида, у одной женщины, Анны, не было детей, и она вымолила сына. Перечитайте этот отрывок, поистине — сама жизнь. Вымолив, она обрадовалась и запела, хваля Бога. Среди прочего в её песне были такие слова: Лук сильных преломляется, а немощные препоясываются силою (1 Цар 2. 4).
Тысяча лет — как один день, а их с той поры прошло не меньше трех. За это время звучали и вторящие Анне слова Девы Марии, и слова Спасителя, и бесчисленные напоминания Его учеников. Но толку мало. Точнее, его очень много, им держится мир и спасаются люди, но это — на самом деле, в ordo gratiae10. Что же до взглядов и действий тех, кто зовётся именем Христа, ничего не изменилось. Верующий человек и тело отдаст на сожжение, и душу, что хочешь, перестанет есть, будет класть сотни поклонов, что там — будет пылко призывать к любви, даже к кротости, но не отдаст поклонения силе.
Недавно сидит община или прото-община, горюет, что нет еще одного храма. И тут — радостный проблеск: все вспомнили, как лет 15 назад выбросили из контор столы и стулья, выгнали служащих и там снова стали служить. Помню, один из бойцов позвонил мне, крича, практически, «Банзай!», а мои нудные речи отверг так яростно, словно я покусилась на самое святое.
Вот что выходит, когда люди не пройдут через узкое, ужайшее место, через которое прошел блудный сын. Слава Богу, можно сослаться на живого, еще не засахаренного отца Александра Шмемана — прочитайте, как он страдает от этого в дневнике. Но и его превратят в новояз, дело привычное. Папа Бенедикт издал энциклику о любви. Читаешь — опять «сама жизнь»; а что будет? Опыт подсказывает, что этими самыми словами оправдают при необходимости любой, самый тяжкий грех против милосердия. Да сами слова превратились в такие цукаты (нет, хуже, цукаты действительно сладкие), что хочется написать: «…против жалости» или «…против пощады».
Ставка на силу, ставка на силу. Про «немощь» это так, цитата; каждый знает, что на самом деле без силы ничего не выйдет. В сущности, здесь — единственное и почти всеобщее слепое пятно. Никакие образы и действа (скажем, омовение ног) не могут свернуть нашего самоутверждения. Зачем я это, дура, пишу? Кто знает, тот знает, а кто не хочет узнать, борется до последнего. Как говорил отец Станислав, принять такое — накладно. Это что же будет? Подумать страшно.
К счастью, сказано и это: ничего не будет, концы не сойдутся или, если хотите, дом не устоит. Христос так дерзко и четко переворачивает все с самого первого обращения к людям — но гораздо удобней считать, что Он сделал что-то совсем другое.
- Очевидно, в 2003 г. — Здесь и далее прим. ред. [↩]
- Камилла Палья (р. 1947) — профессор гуманитарных исследований в Филадельфийском университете искусств, философ, идеолог феминизма. [↩]
- Кандида — образцовая супруга и мать из одноименной пьесы Бернарда Шоу. [↩]
- Герой скажи Э. Т. А. Гофмана «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» — уродец; благодаря волшебству все хорошее и доброе приписывалось ему, все дурное — окружающим. [↩]
- Amor vincit omnia (лат.) — любовь преодолевает все. [↩]
- «La bête» (фр.) — чудовище, в новозаветном контексте — зверь. [↩]
- В книге К. Льюиса «Кружной путь, или Блуждания паломника» отшельник Историй рассказывает о стране Средневековии, где враг превращал все стремления людей в плотскую похоть; тогда Хозяин послал людям мечту о прекрасной даме, люди временно забыли о грубых наслаждениях, а один из них «пришел куда надо», создав «Божественную комедию». [↩]
- Concupiscentia (лат.) — вожделение, плотская похоть; Caritas — милосердная любовь. [↩]
- Энциклика Папы Бенедикта XVI «Deus Caritas est» («Бог есть любовь»). [↩]
- ordo gratiae (лат.) — порядок благодати, в отличие от естественного порядка — ordo naturae. [↩]