«Для ХХ века он сделал самое большое, что можно сделать»

Известный переводчик Наталья Трауберг, открывшая русскоязычному читателю Честертона, Льюиса, Вудхауза, Грэма Грина и многих других замечательных авторов рассказала об Иоанне Павле II корреспонденту «Полит.ру» Александру Борзенко.

Для ХХ века он сделал самое большое, что можно сделать. Если в этих категориях думать, то он самый великий человек ХХ века. Иоанн Павел сделал самое главное: он кончил век тирании. Он кончил его молитвой — и больше ничем.

Сам факт, что Папа — славянин, вряд ли можно счесть чем-то особенно важным, но он — славянин.

Я, когда жила в Литве, это видела, и мы все в этом участвовали: и молитвы Папы, и «люди от Папы», и «четки от Папы», и просьба не бояться — это первое, с чем он вышел к молодежи.

Это спасло мир. От чего? От уничтожения в самом простом смысле. А то, что шло к уничтожению — это ясно. И если кому-то стало трудно жить, они могут вспомнить: если бы не Папа, ни их, ни их любимых внуков не было бы.

Как про отца Александра Меня говорят: священник для племени интеллектуалов, элита из элит, прости Господи. И это о небогатом мальчике Алике из Замоскворечья, отнюдь не из какой бы то ни было прикормленной элиты. Но отец Александр хотя бы отчасти действительно был self made man, он сам прокладывал все и проложил.

А вот Кароль Войтыла, мы же его знали еще епископом Краковским в Литве (я жила там часто с 1958 года), был очень провинциальным. Никакой он не великий философ, я редактировала его «Азбуку этики», пьесы его очень вторичные. Это бесконечно трогательно, так же трогательно, как то, что когда в 1945 году мы были студентами, и кончилась война, беспрерывно писали в каких-то еще доходивших тогда английских изданиях, победили какие-то простенькие ребята, английские, американские.

По жалости к людям он великий христианин, такие там были многие — средняя интеллигенция заштатных стран промежутка между двумя войнами. Традиционно католическая, трогательная, иногда надоедливая своей такой несколько квадратной оптимистической интонацией. Это все не помешало ему (как ничто не мешает, никакое окружение, никакой слой) выйти прямо туда наверх, что он и сделал. И он великий святой.

Леонтьев говорил, Россию надо подморозить, сейчас говорят у нас, что ельцинскую анархию надо чуть-чуть сдержать, не буду проводить уподоблений, это просто такие относительные уподобления. Так и он. В католической церкви его роль была огромна. После Аджернаменто, после великого подвига другого святого Папы Иоанна ХХIII, который поставил на свободу не в мирском смысле, а поставил на ту свободу, которую христиане выносят на своих плечах Это был великий святой, который в середине века, по-видимому, повернул историю, не говоря о том, что Кубинский кризис он просто предотвратил.

Можно говорить про четырех великих Пап (есть такая картинка у католиков, «Четыре Папы»: Иоанн ХХIII, Павел VI, бывший буквально чуть больше месяца Альбино Лучиани, Иоанн Павел I, и Иоанн Павел II. Такие новые Папы, Папы Второго Ватикана.

И если подвиг Иоанна ХХIII заключался в том, что он дал свободу, с тем чтобы люди немножко отдохнули от репрессивных режимов, но он нес все издержки, как христианин. Потом Павел VI продолжал его дело. Что бы делал Иоанн Павел I мы просто не знаем, он был как ангел, действительно его часто уподобляли ангелу. А потом пришел Иоанн Павел II. Он поляк, а поляки заведомо были консервативнее других. Святой Максимилиан Кольбе, пожертвовавший собой, заменивший другого в лагере, если бы вы почитали его журнал 30-х годов, то вам бы было немножко худо. Это очень консервативно настроенные люди. И в эти периоды они совершенно замечательны. Когда они сами по себе, у них получается такое провинциально-мещанский консервативный рай, напоминающий франкистский.

Сам Иоанн Павел II был шире этого, в нем было больше христианской милости, вообще он очень смелый человек, не зря он говорит все время: не бойтесь. Но все-таки в нем это сохранилось Он прошел по царскому пути между евангельской безумной милостью Иоанна, впустившего всех, и крутым консерватором Лефевром, который склонен все заморозить. Он прошел по царскому пути, чуть-чуть придержал.

Понимаете, если речь идет о репрессивном режиме, тогда, конечно, хорош тот, кто сдвигает в сторону свободы, но католическая церковь после Второго Ватиканского Собора была в достаточно странном состоянии: они на гитарах бряцали и хиппарей пасли, почти ничего им не проповедуя. Как будо что хиппи, что христианин — это как бы все равно. Конечно, никто всерьез так не думал, но молодежь-то так думала. Это очень легкий путь, не вести за собой мир, а продаться миру. Оттуда он и вырулил.

Я помню, в начале 80-х годов Томас Венцлова прислал мне письмо о том, как они с Чеславом Милошем были у Папы, это такое смешное письмо, он говорил им о своих строгостях в области sexual politics. Там это все шутливо было, это надо мне разрыть сотни томов писем, но, тем не менее, очень здраво как-то, что сейчас мир болен не тем, что сечет детей за лишний час прогулки, а тем, что сорвались с цепи. Для него, для верующего человека это тоже плохо.

Его очень за это ругают. Сейчас все надеются, что священникам разрешат женитьбу. Это чисто дисциплинарное установление — безбрачие священства, чтобы было легче священникам не бояться кесаря, легче было располагать собой. Уж очень большой был разврат, правда, он отнюдь женитьбой не был исключен. Но дело не в этом. Он подморозил со своим диким упором на всякие запреты противозачаточных средств. Но ведь, строго говоря, верующий человек так и должен жить. Ну, хоть капельку ему надо об этом напоминать! Не бия его при этом кувалдой по голове, а просто напоминать. Ведь он же не имеет никакой власти. Развод разрешен даже в Ирландии, в Италии еще раньше разрешен. Не хочешь — не слушай, но если уж ты стал на этот жуткий путь, то надо же напомнить, что это путь дикий, это путь не мирской, не по земле, а по воде. Он и пытается напомнить.

Ведь там же очень странная среда, определенный процент язычества, национализма и так далее, а он все время предлагает (я читала практически все его крупные документы) своим католическим простым, сухим языком, таким расчерченным, без пафоса — он предлагает евангельский путь. Он еще думал перейти грань веков, он думал еще Россию посетить. Грань веков он перешел, он чуть-чуть сдержал церковь. Несомненно, она качнется опять, и кто-нибудь будет пытаться придержать, но когда это делают не святые, то все не стоит ни копейки. А когда это делают великие молитвенники — это стоит, и, конечно в этой области он пастырь замечательный. Простите за пафос, но как о нем еще говорить?